Булатный перстень

Михайлов стоял перед ней, уже готовый развернуться и уйти. Как его удержать – она не знала, ей никогда еще не приходилось удерживать уходящих мужчин.

Бросив наземь шляпу, она стала стягивать с пальца булатный перстень. Он, как на грех, словно прирос, и это было странно – не распух же палец, которому перстень был великоват!

– Вот, он твой… возьми…

Александра протянула перстень на ладони, но Михайлов только покачал головой. Словно соприкосновение рук было ему неприятно, как и взглядов. Александра пыталась посмотреть ему в глаза, но он этого не желал. Избегал слишком усердно для человека, демонстрирующего естественное равнодушие.

Обдумывать слова и держать разумные речи не было возможности, голова работала не так, как у нормальных людей. «Кто-то», словно очнувшись и пробив панцирь рассудка, выискивал в словаре Александры слова, ничуть не заботясь о ее желании, гордости и приличии, и заставлял язык произнести их, лишь бы удержать бывшего любовника еще на несколько минут.

– Послушай, я сделала глупость, страшную глупость – она могла стать непоправимой, но Господь уберег! – выпалила Александра и ужаснулась: о чем это, что за глупость, откуда взялось слово? – Это… это какое-то умственное затмение! В голове у меня помутилось, я не понимала, что творю… Я словно ослепла…

– А теперь прозрела?

– Да, да! Слушай… я не знаю, как начать… Ты не можешь так уйти, не простив меня! Не прощать – тяжкий грех! Я только одного прошу – чтобы ты меня простил!

– Да я и думать забыл, – почти равнодушно отвечал Михайлов. – Мало ли что – сегодня с одним проказничать, завтра с другим, да и в свете это большим грехом не почитают.

– Ты ошибаешься… – тут Александра вспомнила их первую встречу и шалости в реке. – Я не знаю, как тебе объяснить, но ты ошибаешься.

– Ну, пусть так!

– Ты можешь меня простить?

– Могу, разумеется. Коли у нас сегодня Прощеное воскресенье, – усмехнулся он. – Вон и Ероху тоже… Глядишь, в святые попаду, щеки под оплеухи подставлять начну! Все. Простил. Теперь я могу идти?

– Перстень возьми. Мне его Павлушка подарил, сынок…

– Знаю. Ржевский рассказал.

– Так возьми.

Михайлов подумал – и взял перстень, сунул небрежно в карман. На палец надевать не пожелал. Это означало – даже такого мистического соприкосновения с Александрой ему более не надобно.

Впервые Александра увидела, какова обида гордого и норовистого человека. Без воплей, какими иногда сопровождали свою отставку модные вертопрахи, и без мнимо-беззаботных шуток, а просто – независимый вид и легкое пренебреженье, чуть-чуть более явное, чем следовало бы.

– Ну, стало быть, прощай, – сказал Михайлов.

– Прощай, – ответила Александра. – Господь с тобой…

И он пошел прочь – моряцкой своей поступью, вразвалочку, чуть прихрамывая и не оборачиваясь.

Задувал сильный ветер, настоящий балтийский, мокрый и злой, нагло вздергивая юбки, изничтожая прическу, он заставлял жмуриться и идти наугад, и Александра поняла: так и должно быть: мужчина фальшивый, покидая, уходит к другой женщине, а истинный – только в ночь и ветер, за которым – война.

Отнюдь не та война, которую весело обсуждают в светских салонах, по примеру государыни называя шведского Густава «Фуфлыгой». Другая – та, которую знают на Васильевском острове.

И там, у Свеаборга, у Гангута, у Роченсальма, он не единожды скажет: «я так решил и отвечаю за свои решения». Потому что такова обязанность мужчины.

Откуда она могла это знать? Кто в столичном свете мог рассказать ей об этом? Ржевский? Да разве она спрашивала?

И вдруг совсем некстати вспомнилась Поликсена. Ведь и она, кажется, произнесла довольно твердо: «я так решила». И пока не сделаешь этого – будешь нянчиться со своим прошлым, как с хворым младенцем, а примешь решение – откроются ворота в будущее?..

Не в то будущее, которое она себе старательно готовила, на которое была уже обречена, а какое-то иное. В том, другом, она могла бы обрести счастье, как Глафира Ржевская, выбравшая мужем, возлюбленным и отцом своих детей мужчину… Что за мысли лезут в голову?..

Александра перекрестила Михайлова издали – что еще она могла сделать сейчас? И вдруг поняла: есть еще целых десять шагов, что отделяют его от группы моряков, целых десять – можно успеть!

– Стой, стой! – закричала она и побежала следом.

Остановился он не сразу, только на самом краю пирса. Боцман Угрюмов, уже стоявший в шлюпке, протянул руки, чтобы принять капитана второго ранга, потому что шлюпка отчаянно плясала на волнах.

– Да стой же! – Александра дернула его за руку и развернула к себе. – Я буду ждать тебя!

Безумие, безумие владело душой! Словно бы кто-то взял метлу и вымел из нее все, что скопилось за последние недели, оставил одну только совесть, – и эта совесть была сейчас безупречно чиста.

То единственное, что могло бы стать пятном на совести, Александра отбросила прочь, найдя ему точное определение: соблазн, затмение души и сердца, подумав при этом грубовато, без сожаления – этот не пропадет и без женской заботы не останется – у него еще много романсов наготове.