Бухта Анфиса

— Да, говорю, господь же создал. Куда комару деваться? Вот он и живет, — проговорила Анфиса с таким веселым удивлением, словно господь, хотя тоже человек в годах, а вот какие штуки отмачивает — комаров создает. Надо же!..

Должно быть, она просто пошутила, но Зиновий Кириллович усмотрел в шутке некий неясный намек на ничтожество человека, созданного Анфисиным богом и выпущенного в жизнь на одних правах с комаром. Усмотрел и обиженно захмыкал.

Так разговор и струился, как скудный ручеек, который неизвестно откуда взялся и вот-вот исчезнет, расплещется по песку. Ни радости от него, ни отрады. Так подумал Артем и даже представил себе этот едва приметный, мутноватый, бесперспективный ручеек. И его очень удивило, когда он услыхал, как неожиданно взыграл этот хилый поток и, набирая силу, зажурчал и даже как бы угрожающе зарокотал.

— Вот вы как! — с горечью сказал Зиновий Кириллович. — Все у вас бог, природа, душа. Для сказок материя, а не для жизни. А жизнь от нас требует только того, что приносит пользу человеку, создает удобства жизни, развивает технику. Вы поймите — красиво только то, что безотказно служит человеку. Все остальное, то, что для души, совсем не обязательно. Это только допустимо до поры, как некий пережиток. Не отрицаю, все в природе имеет нерушимую связь, одно явление неизменно вызывает другое, и тут все как будто бы разумно. — В этом месте, как бы наткнувшись на преграду, хотя и не очень серьезную, ручей угрожающе зарокотал. — Но поколение сменяет поколение, одно пытливее другого, и пережитки прошлого все меньше и меньше тревожат людей. Но зато уже и сейчас многие понимают, как неразумно природа растрачивает свою энергию, порождая то, что еще наши предки привыкли считать красивым, прекрасным и приписывать этой красоте некую мистическую силу, вроде той, какой когда-то наградили выдуманного бога. Нам надо начисто покончить со всякой самодеятельностью природы. Все должно совершаться по законам человеческим, и чем умнее становится человек, тем успешнее он подчиняет природу, освобождаясь от остатков мистического преклонения перед ее непостижимостью и красотой… Природа! Это только поставщик первичного сырья — и ничего больше. А для поклонников красоты — такие еще долго не переведутся — надо оставить заповедники с рощами, пейзажиками, этими, как их, куртинками, соловьями и, конечно, комарами…

Зиновий Кириллович хохотнул не без ехидства, но поспешно, потому что невысказанные еще мысли бурно, клокотали и требовали выхода. Он даже, по-видимому, совсем позабыл, кто перед ним сидит. Речь его пенилась и пузырилась, как ручей, взыгравший на свободе. Под всем сором, который увлекало течение, Анфиса сразу же разглядела мутный поток его мыслей, и, хотя многие слова ей были незнакомы, главное-то она поняла. А он все торопился высказаться до конца, нарисовать картину будущего устройства земли, когда все буйство природы такие, как он, деляги загонят в заповедники. И в этом своем увлечении он никак не предполагал, что неподалеку находится еще один слушатель, который, в отличие от Анфисы, прекрасно разбирался во всех словесных водоворотах.

— Можно задать один вопрос? — раздался голос из темноты.

Зиновий Кириллович вздрогнул и обернулся. У порога стоял Артем и покусывал длинную сенную былинку. Не дожидаясь разрешения, он спросил:

— А в этих ваших заповедниках, или, лучше сказать, резервациях, для людей вроде меня, отсталых, найдется место?

Усмотрев угрозу в самой постановке вопроса, Зиновий Кириллович не то чтобы испугался, но почувствовал некоторую неловкость, и, наверно, оттого речь его приобрела язвительный оттенок некой псевдонародности:

— О, командор! А мы тут калякаем мало-мало, по-стариковски… А вы нас не слушайте. Мало ли мы чего вывернем.

— Можно подумать, будто вы пострадали от землетрясения. Или от потопа спаслись.

— Уесть хотите? — Зиновий Кириллович легонько постучал кончиками пальцев по своему великолепному широкому лбу. — О-хо-хо… К ископаемым нас причисляете?

— Ну что вы! Как вы могли подумать? Просто вы с такой дикой злобой говорили о неразумной природе…

Артем грыз соломинку и старался сдержать поднимающуюся в нем ненависть. К чему? Да прежде всего к себе самому, к своей ложной стеснительности, к стремлению быть таким, как все. И чтобы даже думать, как думают такие, как Семен, как этот инженер. А главное, стараться подделываться под них, словно они — законодатели какой-то моды. Ему очень хотелось сказать этому человеку что-нибудь такое, очень резкое и вместе с тем справедливое. Он совсем забыл, что наспех сказанная резкость почти никогда не бывает справедливой. Наспех сказанная — в этом все и дело. То, что наговорил тут Зиновий Кириллович, несомненно, продумано им и такими, как он, делягами, измеряющими природу на кубометры. Они знают, чего хотят, и могут обосновать свои планы перед любой аудиторией. А что может Артем, если он даже не знает причины внезапной своей ненависти? Ведь не сейчас же она возникла? И не от того, что он сейчас услыхал. Тогда что же это?