Бухта Анфиса

— Эх, сколько вас против одной старухи! Да и с милицией! А сам-то бригадир, Афанасий-то Николаевич, что же не явился? — Такими словами встретила их Анфиса.

Она стояла посреди своего двора, опираясь на грабли, которыми подгребала сено. Ее белый платочек и коричневая кофта обсыпаны сенной трухой. Она с интересом разглядывала непрошеных гостей, только с интересом и, пожалуй, еще и доброжелательно. То, что она ничуть их не боялась, — это все увидели сразу, и остатки решимости, если они еще и сохранились, оказались не прочнее сенной трухи: даже и стряхивать не пришлось, сама отлетела. Устоял только один милиционер и то по долгу службы.

— А на что нам бригадир… — молодецки проговорил он.

Остальные посмотрели на него с сожалением и даже осуждающе.

— Мы и без вашего бригадира обойдемся, — продолжал он, а сам подумал, что было бы лучше, если бы он пришел сюда один, потому что никуда эта старуха отсюда не уйдет.

Впервые его покинула уверенность. Состояние для милиционера непривычное, как и для всякого, кто привык действовать по писаному закону. Конечно, для порядка он допросил старуху, стараясь уяснить причину ее упорства. Ничего не уяснив, кроме того, что никуда она переселяться не собирается и даже мыслей таких не держит, он попытался воздействовать на ее гражданскую сознательность.

Вот тут Анфиса его и сразила:

— Нет уж, от моей родины вы, милый человек, меня не отвращайте.

— Вот так сказала! — опешил милиционер. — Я же вас, гражданка, не в Турцию нацеливаю… У нас тут кругом Советское государство.

— Не знаю. — Анфиса отмахнулась сухой ладонью. — Ничего я не знаю, нигде я не была, для меня все государство вот тут, в этой деревне. И вся жизнь тоже тут.

За это время все уже напились из хрустального ручья, полюбовались закатом, и каждый был рад пристроиться к месту, отдохнуть. Артем увидел в просторных сенях ворох свежего сена, и тревожная душа его замерла. Свежее сено! Только в книгах он читал, как отлично отдыхали герои романов на сеновалах и в стогах. Сам-то еще не испытал этого удовольствия. Он прилег и сразу понял: книги не врали — никогда ему еще не было так спокойно, удобно и — сейчас он не побоялся этого очень несовременного слова — блаженно. Именно блаженство, никак иначе не назовешь то, что навалилось на него, мягко и любовно сбило с ног, уложило на мягкое сено, упругое и душистое.

Слушая Анфису, Артем подумал, что это и есть то самое главное, что было сказано сегодня. А тут появилась перед ним девочка в короне из разноцветных листьев, учителева дочка. Она как бы выплыла из темноты, и Артему показалось, будто не Анфиса, а эта тоненькая, надменная девочка сказала Анфисиным голосом:

— Для меня все государство — вот тут. Вся жизнь.

Больше ничего он не слышал. Он задремал, вконец сраженный всей этой лесной и луговой деревенской благодатью. Старая изба, свежее сено, ночной воздух — все дурманило его своими запахами, и он уже поплыл, покачиваясь, по светлой реке молодого сна. Но в это время донесся до него громкий голос Ивана Великого:

— Лодки-то у вас нет ли?

«Какой лодки?» — испуганно подумал Артем, просыпаясь.

— Как не быть, — ответила Анфиса, — есть худенькая, да в нашей реке пока что лучше и не надо.

Все понятно: милиционеру не хотелось встречаться с бригадиром, оттого что и он тоже спасовал перед тихим упорством старухи.

Семен и Михаил Калинов вызвались переправить милиционера через реку. Взяли весла, милиционер проговорил неуверенно и, наверное, только поэтому угрожающе: «Ну, коли так, то живите…» — И наступила тишина. Очень странная, какая-то живая тишина, наполненная звуками, происхождение которых и значение Артем не всегда мог определить. Кричит сверчок в избе, за огородом звенит ручей — это понятно. Но вот откуда идет легкое, почти бесшумное, но могучее дыхание и этот осторожный шорох под полом и на чердаке, и плеск мягких крыльев, и далекий не то скрип, не то стон? Тишина. Тревога души…

2

Стукнула калитка. Вернулась Анфиса.

— Проводила милицию. — Она засмеялась, а потом спросила: — А вы что же не ложитесь? Хотите — в сенях, хотите — в избе.

Зиновий Кириллович сказал, что он привык поздно ложиться, такая уж работа у них, особенно теперь, перед пуском плотины. Ему и в самом деле не хотелось спать, и он начал расспрашивать Анфису о ее жизни, прошлой и настоящей, и сам рассказывать о себе. По его неторопливости и лениво звучащему голосу Артему было ясно, что ничего его не интересует. Говорит он просто так, только чтобы скоротать время. Очевидно, и Анфиса это понимала и отвечала на его вопросы, снисходительно, но необидно посмеиваясь, будто тут, на крыльце, сидел не мужчина возраста довольно солидного, а мальчонка, даже не понимающий, что спрашивает. Такая у нее была привычка: не объяснять, не уговаривать, если человек простого не понимает или прикидывается, что не понимает.

— Как вы думаете, — задал вопрос Зиновий Кириллович, — для чего живет человек?

Совсем уж пустой вопрос, на который Анфиса так и ответила:

— Живет и живет на здоровье, как бог создал.

— Комара тоже бог создал?

— И комара.

— А для чего комар-то?