Будда

Эти слова нельзя было спутать ни с какими другими, но он не сразу принял решение, хотя и почувствовал острую потребность исполнить желаемое близкими людьми. Ему предстояла долгая борьба с собой, все в нем, болезненно острое и трепетное, рвалось в родные места и нелегко было преодолеть, казалось бы, неодолимое. Но он, привыкнув за годы рабства подавлять свои желания, вышел-таки победителем из этой борьбы и направился в Урувельские леса. Здесь приняли его, не спрашивая, кто он и чего ищет для себя ли, для людей ли?.. И он был благодарен тапасьям за нелюбопытство, и с ревностью принялся исполнять все, что надлежало исполнять отшельнику.

Он прошел через многие испытания и нигде не сломался, знал, что и холод не страшен ему, и лишь однажды почувствовал беспокойство, когда обнаружил, что те, двое сделались ледяными столбиками. А что если и с ним случится такое прежде, чем он попадет на Родину?.. Это было бы горько и обидно. Нет, он не имеет права поддаваться слабости, он не поменяет форму, пока не достигнет цели. Иногда ему казалось, что он близок к ней, но случалось и так, что она точно бы отдалялась, и тогда на него накатывал страх: а что, если напрасны мучения, которые он претерпевает? Но он умел снять с души напряжение и продолжал надеяться на лучшее. Надежда с новой силой обожгла его, когда он увидел сына царя сакиев в желтом рубище, и теперь уже твердо думал, что все для него кончится благополучно, и он принесет близким людям освобожденность от жизненных неурядиц. Готама действовал на него подобно мягкому поутру, неопаляющему лучу солнца, стоило поглядеть на него и в нем самом точно бы что-то начинало сиять ярко.

Белый Гунн разжал ладонь, в руке было восемь рисовых зернышек, по два на день, он подумал, что у Готамы нет и этого, значит, придется поделиться, и тогда им достанется на день по одному зернышку. «Ну, что ж, пусть будет так!» — мысленно сказал Белый Гунн и улыбнулся сухими захолодевшими губами.

4

Слух о худощавом молодом человеке с ярко-голубыми добрыми глазами, с кротким и ясным выражением лица и с необычайно приятным голосом, принадлежащим точно бы не человеку, а небесному существу, поднявшемуся над жизнью и обретшему несравненные качества, этот слух разнесся по Урувельскому лесу, а он служил убежищем для всех, покинувших близких людей и привычный мир вещей и условностей, что уже не устраивал их, возжаждавших неба, и они, возжаждавшие, приняли в свою среду того, кто пришел к ним, и стали звать его — Сакия-муни. Они сами были муни, сделались отшельниками и искали освобождения. Они приняли Готаму, на котором было желтое рубище, и не пытались что-то навязать ему, какие-то мысли и суждения. Слышали о стойкости, проявленной Сакием-муни, побывавшем на вершине снежной горы. Они уверовали, что он не дрогнет и при более суровом испытании, подчиняясь духовной силе, что исходила от него и была замечена всеми. Даже самые суровые, спознавшиеся едва ли не со всеми порогами тапаса, при встрече с Сакия-муни получали облегчение своему пути и особенную бодрость духа. Было в молодом человеке что-то необычное, и не в одних божественных знаках, отмеченных на теле и увиденных внимательными и не упускающими ничего тапасьями, а и в духе его, во всем, что сопровождало Сакия-муни, в благодати умиротворения, что витала над ним и вселяла надежду и в не очень сильные сердца. Среди тех, кто поддался очарованию Сакия-муни, были и приобретший известность мудростью Сарипутта, и наделенный особенными, едва ли не сверхъестественными способностями Магаллана, и сурово истязавший свое тело Коссана, и знаток священных Писаний Упали. Они поверили в чистые намерения Сакия-муни и в приближении к нему приобрели очищение собственным мыслям. Это было непривычно. Кто-то из них, чаще Сарипутта, вдруг отмечал, что следует не своему разумению, а чужому, и действует так не потому, что считает необходимым, а потому, что так поступает Сакия-муни. Но и, поймав себя на этой мысли, никто не испытывал тревоги или волнения, а тем более досады. Больше того, всяк точно бы удовлетворялся, открыв это, и можно было подумать, что следование за Сакия-муни есть для них правило. Они принадлежали к тем, кто искал новой жизни, отвергнув ту, из которой пришли. Что, нечего было вспомнить? Да нет… просто в какой-то момент она показалась пустой и ничтожной, а во многом еще и нереальной, как бы являющейся отображением, слепком с чего-то. Та жизнь отодвинулась, приобрела очертания выдуманности и ложной многозначительности. Им захотелось другой жизни, истинной, потому они и пришли в Урувельский лес и сделались подвергаемы испытаниям, которым подвергались тысячи до них, так и не нашедших ничего, к чему тянулись. Они, как и те, другие, полагали, что страдание есть корень достоинства, и не чуждались его, искали в нем, удушливом, удовлетворения сердечному чувству.