Будда

Татхагата говорил с крестьянином, когда услышал отдаленный гул, было такое ощущение, что где-то заколебалась земля, он посмотрел на учеников и не заметил в них волнения или хотя бы обеспокоенности, закрыл глаза и напрягся и все в нем всколыхнулось, затрепетало, стало чувствительно и к едва уловимому, только понизу старого жилища, теплому ветерку, и он узрил ближнюю и дальнюю землю, везде она была напоена смутой и неуверенностью, смерть носилась меж слабых жилищ, но не вызывала ни у кого удивления, а как бы усиливала в людях ожидание ее. Но вот все, имеющее быть вблизи или вдали, понемногу прохудилось, сделалось тонкое и слабое, как паутина, а заместо этого отчетливо увиделось стадо слонов, их было много, обезумевшие, они трубно кричали и, обламывая деревья, приближались к селению. Но минуло еще немало времени, прежде чем в жилище услышали надвигающийся гул и переглянулись, не понимая, отчего это?..

— Дикие слоны приближаются, — сказал Татхагата. — Скоро выйдут из лесу…

Лицо у хозяина побледнело, и, без того чувствуя себя стесненно и отчужденно среди людей, он и вовсе сделался маленький и слабый, дрожащий какой-то, торопливо поднялся с места и хотел уйти, но Татхагата остановил его:

— Мы встретим слонов…

Голос у Просветленного был тверд и спокоен, это ободряюще подействовало на людей, хотя все понимали, что нельзя ничего противопоставить разъяренным слонам, не однажды после их набега гибли люди. Но странно, такое понимание никого не смутило, не погнало прочь… Они покорились воле Татхагаты, а он теперь думал о слонах, о том, что сдвинуло их с места.

Просветленный с учениками и с теми жителями из селения, кого коснулись токи от него, вышли за околицу. Токи, которые от Татхагаты, все страгивали в душах и уж нельзя было сказать, он ли есть ныне тот, кто и не помнил про свою малость, или другой, впрочем, это как бы вскользь, в сознании у людей ныне закрепилась жадная устремленность к чему-то, совершенно не определяемому словами. Да и надо ли тут что-то определять? Едва ли не большая часть осязаемого человеком, углядываемого так и остывает непознанной, не отгаданной обыкновенным сознанием, еще не соединившимся с тем, что узнается в иной жизни. Наверное, если бы все было известно человеку, жизнь его пуще прежнего поскучнела бы и ни к чему не влекла, тогда он и помыслить бы не мог об освобождении от зла. Но в том-то и дело, что многое в человеке и окружающем пространстве ему неведомо, рождается в душе нечто схожее со страхом: уж очень вокруг все огромно и таинственно и сам он такая малость среди миров, что всяк может обидеть и растоптать, как птенца, попавшего под копыта коня.

А слоны приближались, это чувствовалось по тяжелому, колеблющему самый воздух гулу, что подымался от земли, осязаемо большой и угрюмый. Люди возле Татхагаты, хотя внешне и не показывали виду, были смущены, но вместе с тем в них проглядывало смирение и надежда, что беда пройдет мимо, они скрывали в сердцах заледенелый стылый страх и поднявшуюся неведомо откуда жажду бытования на земле. Про нее раньше никто и словом бы не обмолвился, всяк понимал, что жизнь временна, минет срок и — отойдет, а тело сделается пустое, никому не надобное, разве что погребальному костру. Так все и судили, но тут при встрече с опасностью это позабылось и тело стало жадным до жизни, ничем не вытравишь из себя упрямую неискоренимость.

Люди вышли на край светло-зеленой поляны и пристально вглядывались в ту сторону, где темнел тропический лес и где вершины деревьев точно бы заколыхались в движении, и это не было направленное движение, а расторможенное, разухабленное, страшное, напасть сулящее, почему-то у людей возникла мысль не о слонах, а о том, что скатывается большая вода и скоро затопит все окрест и не останется ничего живого, сделается мертво, порушено, одичало. И нельзя было отделаться от этой мысли, даже ученик Татхагаты Коссана, научившийся владеть чувствами, как если бы они были пальцы его руки, ощутил смущение и странное, ничем необоримое нетерпение, точно бы кто-то в нем сидящий, упрямый и властный, нашептывал про опасность.