Будь проклята страсть

Потом в тихий ночной час Ги проснулся. Мари спала рядом. Догорающий в камине огонь бросал лёгкий отсвет на её лицо и плечи. Он поднялся и надел халат. Встал, глядя на неё. Эту женщину он любит. И всё же... и всё же...

За спиной маячила тень одиночества, близкая, неуловимая. Ги набрал воздуха в лёгкие, задержал дыхание и напряг мышцы. Почему, почему? Жизнь его была полной — и всё же в ней недоставало главного.

   — Ги. — Мари открыла глаза и смотрела на него. — Что случилось?

Он лёг на спину рядом с ней. На неё он не глядел.

   — Мари, тебе знаком этот голос? Что бесконечно звучит в глубине сердца, тихо и мучительно, не давая покоя, укоряющий нас за всё, что мы сделали и чего не сделали? Голос смутного раскаяния, сожаления о невозвратном, об ушедших днях, о встреченных женщинах, которые могли полюбить тебя, голос пустых успехов и тщетных надежд? Голос того, что проходит, пролетает, обманывая тебя, того, чего не достиг, чего не достигнешь? Негромкий голос, вопиющий о пустоте жизни, тщетности усилий, бренности плоти?

Он твердит мне обо всём, что я хотел любить, чего смутно дожидался, о чём мечтал, что хотел увидеть, понять, познать, вкусить, обо всём, чего мой ненасытный и слабый дух касался с тщетной надеждой, обо всём, к чему я хотел воспарить, но меня удерживали цепи невежества.

Да, я жаждал всего и ничего не добился. Мне были нужны энергия всего человечества, весь его разум, все способности, все силы и тысяча жизней в запасе, потому что у меня неистощимая жадность ко всему, ненасытная любознательность, а я вынужден смотреть на все явления жизни, не понимая в сущности ни единого.

Ги вновь охватило неодолимое желание уехать, сняться с места, двигаться и двигаться, всё равно куда.

— Франсуа, укладывай вещи!

Они поехали на юг, чтобы отправиться на яхте в Испанию, в Валенсию, а потом в Танжер. В Ницце, где мадам де Мопассан жила на своей новой вилле, они экипировались к дальнему путешествию. Ги нетерпеливо расхаживал по палубе, а Бернар, шкипер «Милого друга», и его зять Раймон ходили к агенту по снабжению судна и обратно, устанавливали новый компас, новые навигационные фонари, готовили паруса и снасти. Однажды он отправился в город, купил несколько американских винтовок, новые карты и инструменты. Они подняли якорь, пришли при попутном ветре в Марсель и застряли там. Неделю они праздно торчали в порту, каждое утро Франсуа видел, как его хозяин уходит к берегу и возвращается в нерешительности. В конце недели они вышли в море и пошли вдоль побережья. Бернар и Раймон не спрашивали куда, Франсуа тоже.

Канн — там Эрмина! Ги сошёл на берег и отыскал её виллу на набережной.

   — Ги, вот так сюрприз! Я думала, ты воюешь с директорами театров.

   — Не желай мне этого.

Она сидела на веранде в пеньюаре, хотя время близилось к полудню; волосы её были распущены. Ноги обнажены. И Ги догадался, что у неё есть мужчина, возможно, он где-то в комнатах, возможно, куда-то ушёл. Догадался, что у Эрмины роман. Ему была прекрасно знакома эта пресыщенная, ленивая, небрежно-чувственная поза влюблённой женщины. Он ощутил укол ревности. Что ж, это её право. У каждого из них своя жизнь. Он не мог иметь к ней претензий...

Они разговаривали, сидя на испещрённой тенями веранде.

   — Останешься здесь, Ги? Знаешь, сюда собрались все — похоже, город переполнен эрцгерцогами, герцогами и прочей светской публикой.

   — Тогда, видимо, не останусь.

   — Жаль. Помнишь, как мы посмеивались над ними?

Утрата, пусть даже временная, тех, кого любишь, ранит очень больно. Он и она сидели, разговаривали, однако были не вместе до той поры, пока новый роман Эрмины не кончится, и они возобновят свои отношения как ни в чём не бывало.

Ги хотелось излить ей своё одиночество, не обвиняя её. Хотелось сказать: «Понимаешь, Эрмина, я чувствую вокруг себя, в душе, в мыслях бездонную пустоту, жадно ищу женщин там, сям, наугад, не зная, не понимая их — лишь бы не быть одному. И едва наши руки соприкасаются, женщины словно бы говорят: «Теперь ты отчасти принадлежишь мне: я имею право на часть твоей жизни, мыслей, твоего времени». И хоть мы ничего не знаем друг о друге, называют это любовью, потому что мы соприкасаемся руками, губами, не считая нужным даже разглядеть друг друга. Понимаешь, я вступаю в эти связи, чтобы не быть одиноким, но, несмотря ни на что, одинок. Вот и мы с тобой разделены, невзирая на наши блаженные минуты». Но сказать ей этого он не мог.

Эрмина потянулась и закурила сигарету.

   — Ги, ты останешься на обед?

   — Спасибо. — Он взял её за руку. — Нужно возвращаться на яхту.

Но вместо этого поехал к доктору Фреми, к которому обращался раньше.

   — У меня бывают кошмары.

Врач невозмутимо спросил:

   — Какого рода?

Ги в изнеможении опустился на стул.