Будь проклята страсть

На сей раз графиня рассмеялась над его запинанием, она открыто смотрела ему в лицо, но ничего не говорила. Ги торопливо сказал:

   — Ну и прекрасно, раз не хотите скрывать. Эммануэла, позвольте мне всё же попытаться убедить вас. Поедем.

   — Мой дорогой Ги, не представляю, как это возможно.

   — Хорошо. Если б вы согласились, это могло бы оказаться очень опасно, во всяком случае для меня. Я примиряюсь с тем, что вы не поверили ни единому слову.

   — Загляните ко мне завтра, — сказала она. — Поедем покатаемся.

   — Видимо, загляну, завтра или поза... послезавтра.

Графиня рассмеялась снова. Потом сказала:

   — Ерунда. С этим можно подождать неделю. Я хочу видеть вас здесь.

Ги ушёл. В фиакре он откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза; голова его раскалывалась от боли.

В Канн пришла телеграмма: «Эрве при смерти. К сожалению, надежды никакой». Ги шёл по длинной аллее к дому, большие железные ворота закрылись за ним, ступни его утопали в сухой листве. Была середина ноября. Ветви деревьев сиротливо торчали в темнеющем вечернем небе. Мать не могла видеть этого зрелища, поэтому он приехал один.

Год назад Эрве перевели из Виль-Эврара в эту лечебницу, в Брон, под Лионом. Когда Ги шёл к мрачному дому под карканье и хлопанье крыльями ворон на деревьях, ему ярко, с ужасом вспомнился последний приезд сюда. Просветы сознания у Эрве почти не наступали. Ги увидел его совершенно невменяемым. Два часа, которые он провёл там, причинили ему небывалые страдания. Эрве узнал его, заплакал, много раз бросался обнимать и всё время бредил. Когда Ги настало время уходить и санитары не позволили Эрве выйти с ним, он не мог сдержать слёз. Ги видел: брат ощущает внутри нечто страшное, непоправимое, но не сознает, что это.

Высоко на деревьях вороны гнусно каркали. Ги подошёл к дому и позвонил. Человек с покрытым шрамами лицом, привычный к насилию, открыл дверь и впустил его. Ги прождал несколько минут в приёмной, потом пришёл врач. Он пожал руку Мопассану и устремил на него долгий взгляд.

   — Как он?

   — Подниметесь в палату? — предложил врач. — Он бы умер вчера, но дожидался вас.

Они стали подниматься по лестнице. Стены второго этажа были голыми, исцарапанными, внушавшими ужас; на окнах были решётки — чтобы помешать обречённым душам покончить с собой. Как и в Виль-Эвраре, здесь было тихо. Они прошли по коридору, в конце его врач отпер дверь и распахнул её перед Ги. Эрве лежал на кровати, совершенно исхудавший, лицо его было на удивление розовым. В дальнем конце палаты сидел санитар. Ги медленно шёл вперёд; Эрве не сводил с него глаз.

   — А, это ты, Ги.

Он с трудом мягко улыбнулся.

   — Я не хотел умирать, не увидев тебя, не попрощавшись.

Ги опустился возле него на колени. Голос Эрве звучал чуть громче шёпота.

   — Я принёс тебе цветов. Смотри, — сказал Ги. И протянул букет хризантем. — Из твоей теплицы. Они всегда тебе нравились. Ты должен вскоре приехать, посмотреть, как там дела.

   — Да, — кивнул Эрве. — Мимоза там будет?

   — Будет, и много. Самая лучшая у берега, ты знаешь.

   — Хотелось бы ещё раз увидеть сад весь в цвету. Как он красиво выглядит! А за ним море.

   — Он ждёт тебя. — Ги подался вперёд и поцеловал брата в щёку.

— Ги! Ги! — громко выкрикнул Эрве.

Так он звал его поиграть в саду Ле Верги, когда они были мальчишками. Крик этот звучал в памяти Ги, прижимающего к себе брата, унося годы, страдания, напряжение, растворяя стены мрачной зловещей палаты, унося их на солнечный пляж в Этрета, к «Девичьему гроту» и «Котлу», к долгим мальчишеским дням, их неустанным карабканьям по скалам, рыбалкам, играм в пиратов, заучиваниям эпитафий на кладбище с аббатом Обуром: «Здесь покоится Матильда Анна Беатрис, верная жена и мать...», весёлым дракам Эрве с рыбаками, сдобным булочкам с маслом у мадам Фабр, яблокам в садах, на которые они устраивали налёты, к приятным нежным годам, когда перед ними открывалась жизнь, прекрасная и бесконечно заманчивая.

Ги утёр слезящиеся глаза брата, потерявшие свой прекрасный голубой цвет. Прошёл час. Ги говорил негромко, Эрве время от времени кивал. Потом он сделал лёгкий знак, и Ги слегка опустил руку. Эрве коснулся её губами. Голова его мягко откинулась на подушку. Ги понял, что он мёртв.

Снаружи дул ветер, луна то появлялась из-за летящих облаков, то скрывалась за ними. Листья кружились у лодыжек Ги, словно остатки прошлого.

14

Работа, работа. Ги принялся за неё с новым усердием; она удерживала его от неприятных дум и воспоминаний. Но одно всё же не давало покоя: голос Мими, называющей его зазнайкой, и то чувство вины, что он забросил простых людей, которых понимал, и теперь пишет для светского общества, пишет легковесно.

Ги отозвался на этот голос. За три часа почти без помарок он написал рассказ о Мушке — длинное, тёплое, бурное воспоминание о днях на реке, о «Лягушатне» и «Лепестке розы», о друзьях-лодочниках. И принялся за другой. «Оливковая роща», о сельском священнике; проза лилась плавно и ясно. Он сознавал, что эти его работы — одни из лучших.