Будь ножом моим

Я все равно боюсь чувства, которое закрадывается мне в душу: будто еще шаг, то есть стоит нам шагнуть чуть вперед или чуть вглубь, как мы оба нарушим закон частной собственности – в его исконном, здравом смысле. И более всего я переживаю за тебя, да, сильнее всего я переживаю, что ты не бережешь себя и способна на любое безумство – ничего не поделаешь, факты говорят сами за себя. Твоя оголенная, до ужаса непреклонная душа. Тебе ведь ясно, что моим чувствам нечего тягаться с твоими. С твоей многогранностью и глубиной, с той преданностью, что есть в тебе. А еще ты украдкой, исподтишка требуешь, чтобы я был предан себе по крайней мере так же, как ты предана мне, и чтобы я оплакивал факт нашего рассечения, факт своего обособления от тебя. Именно это ты постоянно транслируешь мне (не пытайся отрицать) – ты хочешь быть мной!

Подожди, не уступай мне, изо всех сил зажми меня в тиски своих бедер, обхвати ногами, прошепчи мне на ухо, что это ты, а это я, и чтобы я не выходил: борись со мной. Я пишу уже несколько часов подряд, слова рассыпаются на крупицы, слова теряют силу, и уже не знаю, что с тобой делать, – такова горькая правда. Не то что я вдруг спасовал, не то что я хочу прекратить все прямо сейчас, еще до этого глупого ультиматума, до гильотины, но, быть может, нам действительно стоит остановиться, пока не стало слишком поздно? Мириам?

13.10

Яир. Правда, Яир. Но фамилию я тебе не назову.

Ей-богу, я хотел бы отдать тебе все. Что ты думаешь, мне ничего не стоит по порядку перечислить фамилию, адрес, телефон, профессию, возраст – хотя бы для того, чтобы доставить твое отвращение по точному адресу. Но тогда все эти потные молекулы начнут склеиваться в новую историю, покрытую эпидермисом, – и мы оба умрем дважды.

Так будет лучше, поверь мне. К чему тебе знать, как мелок и зауряден я в жизни?

Вот и все, на этом наш эфир подходит к концу, иссякла наша маленькая иллюзия, иссякло все. Я вновь в Иерусалиме, крепко, как болт, завинчен в свою жизнь. Сама понимаешь, я не могу остаться с тобой после случившегося. Даже моему бесстыдству есть предел. Мысль о том, через что ты прошла по моей вине в этой вонючей гостинице у моря, просто нестерпима. Это только лишний раз доказывает, что я оскверняю все, к чему прикасаюсь.

Мириам, Мириииаммм. Как же я любил вначале выкрикивать твое имя. Сейчас я лежу в самой глубокой низине, где мне только доводилось бывать, и чувствую себя человеком-тараканом. Разрыв с тобой – самое справедливое для меня наказание. Это единственный приговор, который я способен себе вынести. Едва не написал: «Кто знает, сколько времени потребуется, чтобы вновь стать собой». Но кто этот – «собой», и кому вообще хочется снова им становиться?

Ведь по меньшей мере дважды в день, все то время, пока был с тобой, он просовывал голову в дверь, интересуясь, когда уже закончится весь этот кошмар и ты исчезнешь. Ни капельки не сомневаюсь, что уже завтра – да какое там завтра, сегодня вечером, прямо сейчас, как только заклею конверт, я увижу, как он сидит на моем стуле, положив ноги на стол, и улыбается мне: «Бейби, ай эм хоум!»

Хватит, пора заканчивать. Словно произношу надгробную речь на собственных похоронах. В эти месяцы ты вручила мне самый большой подарок в моей жизни (могу сравнить это только с тем, что дала мне Майя, согласившись завести со мной ребенка), а я разрушил его. Впрочем, Майин дар я тоже уничтожаю с невиданным прилежанием.

Не могу выразить словами своих чувств, при мысли о том, как ты взяла, все бросила и приехала в Тель-Авив меня искать. Что ты была там ради меня. Опять же, может, тебе это кажется естественным – ты почувствовала, что я в беде, и бросилась на помощь. Но я все равно потрясен, что человек сделал такое ради другого. Ради меня.

А сейчас я терзаюсь мыслью: насколько же я был занят собой, не увидев и не почувствовав тебя. На протяжении двух дней мы находились в ста метрах друг от друга, может, даже прошли вместе по одной улице, почти коснувшись друг друга. А что я видел? Лишь слова.

Подумать только, как ты подходишь к проституткам на пляже, расспрашивая обо мне, заходишь в гостиницы-на-час на Алленби или на улице Яркон, а потом бродишь по ним еще и ночью; обходишь все эти салоны красоты и массажные кабинеты, упорно допрашивая их мерзких обитателей. А тот тип, который посмотрел на тебя и последовал за тобой, – как ты не испугалась? Представь, что тебя увидел бы кто-то из твоих учеников. Ты не подумала, что совершаешь ради меня безумство?