Будь ножом моим

Ты засмеялась, потому что однажды я рассказал тебе, – или, может, только подумал, – как, уже будучи взрослым, пытался написать в постель и просто не смог. Я тоже рассмеялся, и ты, конечно, поняла почему – мне было приятно, что тебе известны все мои мысли в мельчайших подробностях. Это доставило мне неожиданное удовольствие, – а ведь еще минуту назад просто выводило из себя. Не понимаю, как так, не понимаю себя, когда я с тобой. В точности как ты сказала: в этой самой близкой к тебе точке я вдруг бегу прочь. Остерегайся меня там – я могу лягнуть, как лошадь. Доверяй лишь моему коварству – это тебя защитит. А ты, будто пропустив мои слова мимо ушей, заявила, что даже если мы замараемся, наша связь все равно останется непорочно чиста. На этот раз я немного заплутал в витиеватой торжественности твоей речи. Ей-богу, есть у тебя словечки, будто ты выступаешь на собрании в кибуце пятидесятых годов. Я с наиглупейшим выражением ответил, что верю в твою способность очистить меня от скверны. Ты же возбужденно спросила: «Ты и правда считаешь, что я на это способна?» Твоя левая щека зарделась, и я ответил, что если это кому и под силу, то только тебе. Ты закрыла глаза, будто мои слова были для тебя невыносимы. Я расслышал твои мысли, почувствовал, как твоя плоть вновь обхватывает меня, и решил, что ты вновь загадываешь желание. Но ошибся – то была клятва. Значит, еще не все знаки твоего тела я научился разбирать. Это моя личная клятва. Я спросил, в чем ты поклялась, но уже и сам знал ответ – он свободно перелился из твоего тела в мое. Ты попросила произнести это вслух, и я произнес: ты поклялась переспать со мной столько раз, сколько я спал с женщиной, не любя. Ты ответила: «Угадал». Точнее, ты ничего не ответила, но я почувствовал, как ты припала ко мне своими веками – там, внизу. На меня тут же вновь нахлынуло ощущение, что я в ловушке, что ты не даешь мне дышать, заматываешь меня в кокон, насильно удерживаешь в себе, причиняя мне невыносимые муки. Прими к сведению, что у меня может начаться приступ клаустрофобии в чужом теле, которое вдруг смыкается вокруг меня. Ты прижалась ко мне и сказала: «Только не выходи. Мне необходимо узнать, что происходит, когда люди остаются в таком положении, и я хочу узнать это с тобой». На что я отозвался: «Я расскажу тебе, что произойдет. Мы вместе будем гнить в моче и дерьме, а потом, может, и вовсе начнем разлагаться. А может, с нами вообще случится какая-то невероятная мутация?»

«Именно на это я и надеюсь! – воскликнула ты. – Может, если два тела останутся вот так, вместе, вопреки естественному позыву разделиться, с ними в конце концов случится нечто удивительное».

«Но что с ними может произойти?» – застонал я, отчаявшись. Что-то подозрительное было в твоей настойчивости. К тому же я вдруг почувствовал себя ребенком, которого заставляют поцеловать незнакомую тетю. Объясни мне, что может произойти – не считая того, что через каких-нибудь полчаса мы навсегда опротивеем друг другу? И ты ответила: «Может, нам откроется некая тайна, скрытая от обычных людей, и мы доберемся до точки невозврата, в которой пожелаем остаться вместе навсегда».

«Но сколько это может продолжаться», – вскрикнул я, и ты проворковала, будто про себя: «Пока все волосы на теле не встанут дыбом от страха. Не от неловкости, не от стыда. Я говорю о страхе нестерпимом, о совершенном слиянии, растворении всех границ. О полной наготе, которой, как мне казалось, ты так желаешь». Ты обращалась словно не ко мне, что-то лепетала себе под нос с неизъяснимым упорством, будто бредя, не беспокоясь, слышу ли я тебя, понимаю ли. С тобой так бывает, Мириам. Ты ныряешь в самые свои глубины, оставляя меня наедине с чувством, что я для тебя – лишь средство. Что ты, по сути, берешь от меня искру, чтобы разжечь в себе жизнь. И что для тебя это поистине война не на жизнь, а на смерть.