Будь ножом моим

(Ведь если это действительно так, то ты никогда, никогда не поверишь, что кто-то сможет по-настоящему тебя полюбить.)

Я и сама не отличаюсь геройским поведением. Стоило мне написать «наша кухня», как я тут же испугалась, и вот уже несколько часов у меня сосет под ложечкой, – как будто я подписалась под каким-то богохульством.

Впрочем, я не могу согласиться с тобой – с тем, как ты собственноручно оскопляешь свое воображение, когда думаешь обо мне (или пишешь, или фантазируешь обо мне). Ибо это наше воображение создало нас друг для друга, и как сталось, что ты сам (ты!) не можешь понять, до какой степени воображение – это и есть наш прах, наша косточка-луз…

Возможно, в один из тех трех дней (нашей встречи) мы посетили Галилею?

И заночевали в маленьком коттедже в Метуле?

Всю ночь занимались любовью и не сказали друг другу ни слова.

Только какие-то глупости.

Я говорила тебе, что от тебя у меня мурашки по спине, а ты сказал «мурнушки», будто мурашки бродят по роще веснушек. Затем ты поцеловал меня между бровей, а я гладила все твое тело одними ресницами и выводила обращенные к тебе слова пальцами у тебя на лбу (но я писала их наоборот, чтобы ты мог прочесть их изнутри).

В самом начале мы прикасались друг к другу как незнакомцы.

Потом – так, как нас научили другие.

И лишь после мы осмелились прикоснуться друг к другу, как я и ты.

И я подумала, что сейчас, когда ты внутри меня, ты – родной человек для меня, в самом сокровенном смысле слова.

Я подумала: исток моей души – исток твоей души.

Нам было так хорошо…

А в полночь, очнувшись ото сна, ты поправил подушку под моей головой, и я пробормотала, что это не очень важно, но ты сказал: «Это же важно. Подушка – это важно, Мириам. И самое важное, чтобы подушка была в нужном месте…»

(И каждый раз, произнося свое имя твоими губами, я заново осмысляю выражение «назвать своими именами».)

И, снедаемая сомнениями и страхами (вдруг твое молчание – вовсе не вопрос времени, вдруг оно вызвано вовсе не внезапным затянувшимся путешествием или какой-то ужасной задержкой на почте; вдруг между нами зарождается нечто, о чем я ранее и помыслить не могла) —

Несмотря на все это, я все еще успокаиваю мыслью о том, что я получила «благую весть» от Амоса. Ибо никто, никто на земле не умеет лучше его приносить в дар любовь. И принимать.

Я убеждена, что наконец-то могу почувствовать то, чему Амос дал точное название – и только потому, что ты решился вверить мне себя, раскрыть мне свое полное имя (и это самый прекрасный подарок к моему сорокалетию). Ты понимаешь, о чем я, не так ли? Если бы ты не открыл мне свое имя, я бы никогда не познала того чувства, даже если бы сотни раз слышала его название.

Я даже не рассказала тебе об этом – собиралась рассказать, когда мы встретимся, только после того, как вручу тебе эту тетрадь (а теперь пишу в ней, как если бы уже отказалась от мысли о нашей возможной встрече) —

Ну, и о чем же?

О том, что я знала твое настоящее имя до того, как ты мне его открыл.

Сара, наша секретарша, как обычно разносила почту и, подойдя ко мне, будто сплюнула: «Не думаю, что он что-то прислал тебе сегодня». Я на секунду смутилась и спросила: «Кто?» И она назвала твое имя, твое полное, настоящее имя, добавив, что она и не подозревала о нашей столь близкой связи. Она рассказала, что ваши дети ходят в одну группу детского сада (да, это та самая бойкая дамочка). Ты должен знать, что Сара всегда очень четко улавливает любые «драмы», назревающие в учительской. Мне кажется, за мной она следит особенно пристально, стараясь выведать, что именно происходит в моей личной жизни: по-видимому, информация, которой она обладает, не позволяет ей поместить меня в какую-либо из имеющихся категорий.

Вкратце: должно быть, она видела тебя – причем больше одного раза, – когда ты оставлял свои письма, мой идеальный шпион.

Когда я покраснела (всем телом, как и полагается шестнадцатилетней девчонке), из нее забил фонтан сплетен о тебе. Я была слишком ошеломлена, чтобы сразу заставить ее замолчать, хотя стоило бы; и вышло так, что, помимо своей воли и, быть может, не сумев устоять перед искушением, я в ту же секунду услышала немало «сплетен».

Сара, как ты прекрасно знаешь, ужасная болтушка. И в конце концов мне пришлось буквально встать и выйти, чтобы заставить ее замолчать. Не хочу узнавать о тебе от чужих людей!

Говори же, Яир.

Приди ко мне, побудь здесь со мной. Давай заключим перемирие. Такая ужасная ссора вышла у нас сегодня днем, а мне так тяжело с тобой ругаться. Это просто невыносимо, особенно когда тебя нет рядом. А еще хуже оставаться наедине с моей злостью на тебя и с этим шепотом Сары. Не хочу подробно расписывать в этой тетради, что я ощутила, чем я стала на одну секунду, – не хочу снова через это проходить. Только не в одиночку, только не без тебя.

Я умылась и немного успокоилась.