Будь готов к неожиданному

Цветков обулся, надел гимнастерку и шинель. У двери я почтительно пропустил его вперед. Когда он вышел на крыльцо, я вынул пистолет и сказал негромко:

— А ну, руки вверх, быстро!

Цветков не обернулся, даже не вздрогнул. Но я чувствовал, как, напрягшись, сошлись в пружину все его мускулы. Он чуть-чуть повернул голову, и пружина не распрямилась: он увидел автомат Филенко.

— В чем дело, лейтенант? — спросил Цветков, не поднимая рук.

— Не валяйте дурака. А ну — руки!

Тогда он обернулся и, не спеша поднимая руки, сказал совершенно спокойно:

— А ты, оказывается, хитер, лейтенант.

Непредвиденная задержка

Понятые — бухгалтер и его жена — молча глядели, как я описывал документы Цветкова, покосились на его новенький «вальтер», который я нашел в ящике стола. Надежда о чем-то испуганно спросила его. Цветков усмехнулся и сказал:

— Собери-ка еды на дорогу. Поживей.

Когда мы вышли за село, он поинтересовался:

— Далеко ведете?

Я ответил:

— В штаб армии.

— Под расстрел, значит, — спокойно констатировал Цветков.

— Как решит трибунал.

— Решит, ясно, расстрел... Отыгрался... — И добавил без особого огорчения: — Что ж, не первый солдат из-за бабы под пулю идет. Любовь зла...

Но интонация, с которой он произнес эти слова, показалась мне в чем-то фальшивой.

День, как назло, был ясный, солнце припекало. Через каких-нибудь два часа дорога безнадежно раскисла. Мы шли медленно, при каждом шаге поднимая вместе с сапогом полпуда глины. Впереди я, потом Цветков, за ним Филенко. Через километра три сменились: впереди Филенко, за ним Цветков, за Цветковым я. Все трое в военной форме. Только у арестованного в петлицах нет знаков различия, да за плечами у него объемистый рюкзак.

Мы здорово намучились, пока дошли до станции. Зато дальше нам просто везло. Откуда-то к перрону подали почти пустой пассажирский состав. Я спросил дежурного, куда идет поезд. Оказалось, к фронту, нам по пути. Бывают чудеса на свете!

— Как в сказке, — сказал я.

— Як в мирное время, — согласился Филенко.

Мы заняли купе в плацкартном вагоне.

Вот и выполнено задание. Цветков задержан, хорошо задержан, без потерь. Теперь можно отдыхать. Можно полуприкрыть глаза, прислониться затылком к дрожащей стенке купе и слушать стук колес, стариковское бормотание проводника, редкие гудки паровоза. К утру, пожалуй, будем в Лисичанске; оттуда добираться в дивизию легче, чем от Кременного...

Нас остановили на каком-то безлюдном разъезде. Прошло два часа, но мы все еще стояли. Темнело, а мы стояли.

Дул ветер, скрипели по песку насыпи чьи-то шаги.

Что случилось, почему стоим? Спросить не у кого: проводник давно ушел.

Встречный, что ли, ждем? Или уголь кончился?

Кое-кто из соседей по вагону улегся спать. В соседнем купе то и дело перекатывался смех: остроглазый парень с пустым рукавом рассказывал попутчикам фронтовые байки и анекдоты.

Цветков забрался на вторую полку, пристроил под голову рюкзак и долго курил, аккуратно пуская дым в вентилятор. Потом достал из рюкзака какую-то еду, пожевал и плотно завернулся в шинель, выставив наружу небольшое хрящеватое ухо. Вроде уснул.

Нас с Филенко тоже клонило ко сну.

— Лягайте, товарищ лейтенант, — предложил ефрейтор. — Я покараулю.

— Потерплю, — ответил я. — Лучше сперва ты.

— Та я шо, я звычный...

Так и сидели мы оба до полуночи. Лишь тогда уже тоном приказа я предложил Филенко ложиться спать. А под утро ефрейтор сменил меня, и я поспал часа три.

Завтракали всухомятку: бачок с кипятком в конце коридора опустел еще вечером. Лишь Цветков, разложивший отдельно на лавке свою снедь, раза два отхлебнул что-то из плоского немецкого термоса. Все, что он делал, было аккуратно, педантично. Что-то неуловимо чуждое проглядывалось в его облике, поведении.

Потом я пошел выяснить обстановку. В головном вагоне собралась вся поездная бригада. Седой проводник приветливо кивнул мне.

— Выспался, сынок?

— Как дома, даже не качает. В чем дело-то?

— Стоим!

— А почему стоим?

— Да, говорят, фриц мост нарушил.

Я вернулся в свой вагон. Проводник крикнул вслед:

— Старший-то ваш здоров? Вчера скучный чего-то был. Я уж думал, не приболел ли.

«Старший» — это Цветков. Ведь старик не знает, что тот едет на фронт не по своей воле...

День снова был теплый. Солнце так и лилось по небу, синему, без облачка. А нас это не радовало. Ясный день, значит, летный.

И правда, вскоре грянуло:

— Воздух!

Люди выскакивали из вагонов, катились с насыпи.

Рванулся к выходу и Цветков. Филенко спокойно встал у него на дороге. Я сказал:

— Цветков, давай лучше сразу условимся: без нас ты ни шагу. Ясно?

Арестованный усмехнулся.

— А если бомбой жахнет? Тогда, пожалуй, и расстреливать некого будет. А, лейтенант?

Втроем мы добежали до ближнего леска. Но два «мессера», стремительно промчавшихся на большой высоте, даже не обратили внимания на наш состав.

Люди медленно, хмуро вглядываясь в небо, выходили из лесу. Возвращаться в вагоны до темноты никто не собирался.

Мы втроем двинулись к одинокому домику путевого обходчика. Дорогой Цветков философствовал: