Будь честным всегда

— Ну нет, я и ей скажу! — Гимеши разозлился и покраснел, как паприка; глаза его горели. Говорил он отрывисто и резко, задыхаясь от гнева: — Я уже не сопливый первоклассник, которого она может ругать без причины, теперь-то я знаю, откуда ветер дует!..

Нилаш почувствовал, что речь идет о какой-то семейной тайне, и испугался, как бы Гимеши в запальчивости не открыл ее, поэтому он с отчаянной решимостью постарался отвлечь его внимание.

— Смотри-ка, билет.

Гимеши непонимающим взглядом уставился на протянутый ему маленький листок.

— Что это? — сердито буркнул он.

— Лотерея.

Гимеши вытаращил глаза.

— Что-о? — Он даже рот открыл от удивления.

— Номера лотереи…

Гимеши вдруг рассмеялся; запрокинув голову, он схватился за живот и долго судорожно хохотал.

— Значит, в лотерею играешь?

— Да.

— Ну, дружище, насмешил; сроду я так не смеялся… Ты играешь в лотерею?

Тут на Миши напал такой смех, что он закашлялся и чуть было не задохнулся; ему вдруг показалось очень странным, что он играет в лотерею.

— И выиграешь?

— Не знаю.

— А что ты купишь, если выиграешь десять форинтов?

— Что?.. Ну… куплю ножик.

— Ножик?.. Какой ножик?

— С перламутровой ручкой… В форме рыбки… — И Миши подумал о ноже Бесермени, покоящемся за мусорным ящиком.

— Вот если бы у меня было десять форинтов!..

— Что б ты купил?

— Пять послал бы матери.

Маленький Нилаш густо покраснел: он ведь и не подумал о своей матери.

— А остальные пять истратил бы в кондитерской.

Нилаш слова не мог вымолвить: уж этого бы он не сделал! Кондитерская! И совсем это ни к чему. Когда в тот раз он вышел от Орци, то опомнился как раз у кондитерской, но у него и в мыслях не было купить хоть одно пирожное. Что в них хорошего? Театр — вот это да!

— Если я выиграю, то только половина моя, потому что половину выигрыша надо будет отдать господину Пошалаки, — сказал Миши.

— Этой старой развалине?

— И вовсе он не развалина, — обиделся Миши.

— Ну хорошо, я всегда стариков так называю, раз старый — значит, развалина. — И Гимеши громко рассмеялся; он все еще не мог привыкнуть к мысли, что кто-то тратит деньги на лотерею. — Это он дал деньги?

— Да.

— Шесть крейцеров?

— Нет.

— Двенадцать?

— Нет.

— Больше?

— Форинт!

— Целый форинт! — Гимеши был поражен. — Это уже и для выигрыша неплохо! — И снова засмеялся. У меня в жизни еще не было форинта, который я мог бы истратить. Бабушка и двух крейцеров мне не даст, чтобы я потратил, как мне вздумается.

— У меня есть двадцать шесть крейцеров.

— Двадцать шесть?

— Вернее, двадцать один; я заплатил за извещение и за письмо.

— Будь у меня двадцать монет, я бы купил шесть пирожных с кремом — одно тебе, одно Орци, одно Танненбауму, одно бабушке, а два съел бы сам.

Они долго смеялись.

— Орци получил приз — Венгерский исторический альбом.

— Приз?

— Да, за то, что он написал про каникулы — «Летние радости». И его сочинение напечатали у дяди Форго в «Маленьком журнале».

— Напечатали?

— Да.

— То, что написал Орци?

— Да.

Гимеши беззвучно рассмеялся.

— Брат исправил.

— Это тот, длинный?

— Да… Он написал сочинение… Орци написал, а брат вписал кое-что да ошибки исправил…

Гимеши подозрительно посмотрел на Миши.

— Да, умеешь ты… — сказал он.

— Что? — Миши покраснел. Он чувствовал, что плохо сделал: не надо было этого рассказывать.

— Здорово же ты умеешь сплетничать.

Нилаш молчал.

— Хотел бы я знать, — произнес Гимеши, мотнув головой, — что ты про нас скажешь, когда уйдешь отсюда.

Миши покраснел как рак, у него даже закружилась голова.

Он сел на стул и с отчаянием посмотрел на Гимеши.

Тот заметил на лице внезапно замолчавшего Миши выражение ужаса.

— Мне-то все равно, говори, что хочешь, — сказал Гимеши и пожал плечами.

Нилаш был готов закричать: «Нет! Ведь я тебя люблю и не могу сказать про тебя плохо — пусть меня хоть на части разрежут!»

— Вот как ты обо мне думаешь? — только и сказал он.

Наступила мучительная тишина.

Миши неподвижно сидел у стола, Гимеши смущенно рисовал.

— Так откуда ты это знаешь? — буркнул он себе под нос.

Нилаш посмотрел в окно, из которого хорошо просматривалась вся улица.

Миши хотелось крикнуть, что он это придумал, просто так сказал, но не смог соврать.

— Сам выдумал?

Миши отрицательно покачал головой.

— Да говори же ты, не зли меня! Не выводи из терпения, а то опять заработаешь головой в живот.

Нилаш уронил голову на стол и разрыдался.

— Я и так уже за все наказан.

Гимеши ерзал на стуле, нервно крутил кисточку, сунул ее в рот и перемазал губы кармином.

— Какой же ты глупый! — сказал Гимеши, и глаза его заблестели.

— Разве я когда-нибудь говорил о тебе плохо? А ты мог бы сказать обо мне?

— Но об Орци-то сказал.

— Я должен был к ним пойти, потому что господин Дереш велел, он и родителям Орци сказал, что я приду, и они хотели меня видеть, чтобы только посмеяться надо мной, и сунули мне в карман кекс, как какому-то малышу. И… я ушел от них и никогда больше туда не пойду.

Гимеши смотрел на него так же удивленно, как недавно смотрел на бабушку, затем снова принялся рисовать.

— Ну и реви себе, реви, я не против, — сказал он.