Брокен-Харбор

В коридоре, отойдя на безопасное расстояние от двери О’Келли, Ричи поймал мой взгляд и спросил:

– Значит, теперь мне разрешено самому вытирать себе задницу?

Над главным инспектором многие ржут, но он мой босс и всегда меня поддерживал, а для меня важно и то и другое.

– Он говорил метафорически.

– Это я понял. А туалетная бумага – это метафора чего?

– Может, Квигли? – предположил я, и мы, смеясь, вернулись в следственную комнату.

* * *

Конор жил в подвале высокого кирпичного дома с облупившимися оконными рамами. Чтобы попасть в его квартиру, нужно было обойти дом с тыла и спуститься по узкой лестнице со ржавыми перилами. Внутри – спальня, крошечная гостиная, совмещенная с кухней, и еще более крошечная ванная. Похоже, о существовании этой конуры он давно забыл. Особенно грязной она не выглядела, однако углы затянула паутина, в кухонной мойке валялись объедки, а в линолеум было что-то втоптано. В холодильнике – готовые обеды и спрайт. Одежда Конора – качественная, но не новая, чистая, но неглаженая – ворохом лежала на дне гардероба. Документы хранились в картонной коробке в углу гостиной – счета, банковские выписки, чеки, все вперемешку, некоторые конверты даже не вскрыты. Приложив немного усилий, я, пожалуй, смог бы определить, в каком месяце Конор запустил свою жизнь.

Окровавленной одежды не видно, в стиральной машине пусто, на просушке вещи не висят, никаких окровавленных кроссовок – вообще никаких кроссовок, – зато в гардеробе стоят две пары ботинок десятого размера.

– Впервые вижу, чтобы у парня его возраста не было кроссовок, – сказал я.

– Выбросил, – отозвался Ричи. Он прислонил матрас Конора к стене и водил рукой в перчатке по нижней стороне. – Думаю, это первое, что он сделал, когда вернулся домой в понедельник ночью, – как можно быстрее переоделся в чистое и выбросил испачканные вещи.

– Значит, если повезет, они найдутся где-то неподалеку. Пришлем нескольких парней обыскивать местные баки.

Я разбирал груду одежды, выворачивая карманы и ощупывая швы, чтобы проверить, не влажные ли они. В квартире было холодно: отопление – масляный обогреватель – выключено, и холодом сквозило прямо от пола.

– Даже если мы не найдем окровавленных шмоток, это все равно ничего не изменит. Если юный Конор сошлется на невменяемость – а других вариантов ему, скажем прямо, не остается, – то мы укажем на его попытку замести следы. Стало быть, он осознавал, что напроказил, а значит, был не менее разумен, чем мы с тобой, – по крайней мере, с точки зрения закона.

Я вызвал нескольких счастливчиков на осмотр мусорных баков. Квартира находилась практически под землей, и мне пришлось выйти на улицу, чтобы мобильник поймал сигнал. Значит, даже если у Конора и были друзья, общаться с ними он не мог. Потом мы перешли в гостиную.

Даже при включенном свете в комнате стояла полутьма. Окно, расположенное на уровне головы, выходило на плоскую серую стену, и пришлось вытянуть шею, чтобы разглядеть узкий прямоугольник неба и птиц, кружащих на фоне тучи. Самые многообещающие предметы – громадный компьютер с клавиатурой, усыпанной кукурузными хлопьями, и побитый мобильник – находились на столе Конора. Трогать их без Кирана мы не хотели. Рядом стоял старый деревянный ящик из-под фруктов с потертой этикеткой, на которой была изображена улыбающаяся темноволосая девушка с апельсином в руке. Я открыл крышку. Внутри лежали сувениры Конора.

Застиранный шарф в синюю клетку, за ткань зацепились несколько длинных светлых волосков. Наполовину сгоревшая зеленая свеча в стеклянной банке, наполнившая ящик сладким ностальгическим ароматом свежих яблок. Страница из карманного блокнота, сгибы тщательно разглажены, на ней быстрый уверенный рисунок – регбист, бегущий с зажатым под мышкой мячом. Расписанная маками надтреснутая кружка с чайным налетом. Горстка бережно сложенных резинок. Детский рисунок мелками: четыре желтые головы, голубое небо, птицы в вышине и черная кошка, лежащая на цветущем дереве. Зеленый пластиковый магнит в форме буквы “X”, выцветший и пожеванный. Темно-синяя ручка с надписью золотым курсивом: “Курорт Голден-Бэй – ваша дверь в рай!”

Одним пальцем я сдвинул шарф с рисунка. В нижнем углу подпись неуверенными прописными буквами: “ЭММА”, а рядом дата. Рыжевато-бурые пятна на небе и цветах не были каплями краски. Картинку девочка нарисовала в понедельник, скорее всего – в школе, и жить ей оставалось несколько часов.

Наступило долгое молчание. Мы опустились на колени, вдыхая запах дерева и яблок.

– Ну вот и наша улика, – сказал я. – В ночь, когда их убили, он находился в доме.

– Знаю, – отозвался Ричи.

Еще одна пауза, на этот раз более затянутая, каждый из нас ждал, когда ее прервет другой. В квартире сверху по голому полу зацокали высокие каблуки.

– Ладно, – сказал я и осторожно закрыл ящик. – Ладно. Разложим по пакетам, надпишем и двигаемся дальше.

Древний оранжевый диван был едва виден под свитерами, дисками и пустыми пластиковыми пакетами. Мы разбирали эти завалы слой за слоем, пытаясь найти пятна крови, – встряхивали вещи и сваливали их на пол.