Брокен-Харбор

– Потому что я понимаю тебя, – мягко сказал я. – То, что мне известно о Спейнах, то, как ты обустроил ту комнату, то, что ты рассказал сегодня, – все это говорит о том, как много они для тебя значили. Они для тебя важнее всех на свете, да?

Он повернул ко мне голову – серые глаза были ясны, словно озерная вода, все напряжение и смятение прошлой ночи растаяли.

– Да, – сказал он. – Важнее всех.

– Ты любил их, верно?

Кивок.

– Конор, я открою тебе самую главную тайну: на самом деле в жизни важно только одно – делать счастливыми тех, кого мы любим. Без всего остального можно обойтись; тебе будет хорошо даже в картонной коробке под мостом, если, возвращаясь в нее по вечерам, ты будешь видеть сияющее от радости лицо своей женщины. Но если этого нет…

Краем глаза я заметил, что Ричи подался назад и соскользнул со стола, выходя за пределы нашего круга.

– Пэт и Дженни были счастливы, – сказал Конор. – Они были самыми счастливыми людьми на свете.

– Но их счастье ушло, и ты был неспособен его им вернуть. Возможно, кто-то или что-то могло снова сделать их счастливыми – но не ты. Конор, я прекрасно знаю, что такое любовь, ради нее ты готов на все, готов вырвать себе сердце и подать любимой под соусом барбекю, лишь бы ей было хорошо. Однако это нихрена не помогло бы. И что тебе делать, когда ты это осознаешь? Что ты можешь сделать? Что остается?

Его руки лежали на столе раскрытыми ладонями кверху.

– Ждать. Больше ничего не остается, – сказал он так тихо, что я его едва расслышал.

– И чем дольше ты ждешь, тем больше злишься – на себя, на них, на чудовищный, жестокий хаос этого мира – до тех пор, пока мысли в голове совсем не перепутаются, до тех пор, пока не перестанешь соображать, что делаешь.

Ладони сжались в кулаки.

– Конор, – сказал я так мягко, что слова падали сквозь душный воздух, невесомые как пух. – Дженни натерпелась стольких страданий, что хватит на десяток жизней, и я совсем не хочу причинять ей еще больше боли. Но если ты не расскажешь, что произошло, мне придется поехать в больницу и заставить Дженни говорить. Я буду вынужден заставить ее заново пережить каждое мгновение той ночи. Думаешь, она это выдержит?

Он качнул головой из стороны в сторону.

– Я тоже так не думаю. Возможно, такое испытание сведет ее с ума и она никогда уже не оправится, однако у меня нет другого выбора. А у тебя есть. Ты можешь спасти ее хотя бы от этого. Если любишь ее, сейчас самое время это доказать и поступить правильно. Другого шанса у тебя не будет.

Конор исчез, спрятался за маской застывшего угловатого лица. Его рассудок снова превратился в гоночную машину, однако на сей раз он твердо и эффективно управлял ею на бешеной скорости. Я затаил дыхание. Ричи прижался к стене, неподвижный, словно камень.

Наконец Конор быстро вздохнул, провел руками по щекам и повернулся ко мне.

– Я проник в их дом, – сказал он четко и буднично, словно сообщал, где припарковал машину. – Я их убил. По крайней мере, я так думал. Вы это хотели услышать?

Ричи выдохнул, невольно издав еле слышный писк. Жужжание в моем черепе усилилось, словно в него спикировал осиный рой, затем стихло.

Я ожидал продолжения, но Конор просто наблюдал за мной опухшими покрасневшими глазами и тоже ждал. Как правило, признания начинаются с отрицаний: “Все было не так, как вы думаете…” – и тянутся целую вечность. Убийцы заполняют комнату словами, пытаясь притупить острые как бритва лезвия истины; они снова и снова стараются доказать тебе, что все произошло случайно, что жертва сама напросилась, что на их месте так поступил бы каждый. Если дать им волю, они будут убеждать тебя, пока из твоих ушей не хлынет кровь. Конор не доказывал ничего. Он сказал все, что хотел.

– Почему? – спросил я.

Он покачал головой:

– Неважно.

– Это важно для родственников жертв. И для судьи, который будет выносить приговор.

– Не моя проблема.

– В показаниях нужно указать мотив.

– Придумайте его. Я подпишу все, что хотите.

Когда Рубикон перейден, преступники обычно ослабевают – ведь они потратили все силы, пытаясь удержаться на надежном берегу лжи. Теперь же течение сбило их с ног, потащило прочь, оглушенных, задыхающихся, и с зубодробительной мощью выбросило на противоположный берег. И они полагают, что худшее позади. После этого они расклеиваются и обмякают – кого-то неудержимо трясет, кто-то плачет, а некоторые болтают или смеются без умолку. Они пока не замечают, что ландшафт здесь другой, что среда меняется, знакомые лица исчезают, ориентиры тают вдали, что мир никогда уже не будет таким, как раньше. Но Конор по-прежнему был собран и предельно сосредоточен, словно затаившийся в засаде зверь. Очевидно, битва еще не закончилась, хоть я и не мог понять почему.

Если я увязну в пререканиях насчет мотива, Конор победит, а этого допускать нельзя. Поэтому я спросил:

– А как ты попал в дом?

– Ключ.

– От какой двери?

Крошечная пауза.

– От задней.

– Где ты его взял?

Снова пауза, на сей раз более длинная. Он осторожничал.

– Нашел.

– Когда?

– Давно. Несколько месяцев назад, может, больше.

– Где?

– На улице. Пэт его обронил.