Бродяги Севера

В этот миг Нипиза ощутила, как валун давит на плечо, и в глазах, нежно глядевших на Ба-Ри, вспыхнул дикий ужас. С губ ее сорвался крик, каких Ба-Ри никогда не слышал в лесах, – дикий, пронзительный, полный жгучего страха. Этого первого крика Пьеро не слышал. Но слышал второй и третий – а потом крики уже не смолкали: оседающий валун медленно давил нежное тело Нипизы. Пьеро бросился к ней как ветер. Крики стали слабее и затихли. Пьеро заметил, как Ба-Ри вылез из-под валуна и бросился в ущелье, и в тот же миг увидел подол платья Нипизы и ее ноги в мокасинах. Все остальное оказалось в смертельной ловушке. Пьеро принялся рыть как безумный. Когда несколько минут спустя он выволок Нипизу из-под валуна, она была бледна как смерть и не шевелилась. Глаза у нее были закрыты. Пьеро не мог нащупать в ней биение жизни, и из самого сердца у него вырвался страшный стон, полный муки. Но Пьеро умел бороться за жизнь. Он разорвал на Нипизе платье и, к своему облегчению, обнаружил, что кости у нее целы. Тогда он бросился за водой. Когда он вернулся, Ива уже открыла глаза и пыталась отдышаться.

– Хвала всем святым и блаженным! – Пьеро всхлипнул и упал на колени рядом с ней. – Нипиза, моя Нипиза!

Она улыбнулась, прикрыв руками обнаженную грудь, и Пьеро обнял ее, забыв о воде, ради которой так старался.

Потом, когда он опустился на четвереньки и заглянул под валун, лицо у него побелело, и он сказал:

– Mon Dieu, Нипиза, если бы там не было выемки в земле…

Он содрогнулся и умолк. Но Нипиза, счастливая, что так легко отделалась, улыбнулась отцу и махнула рукой:

– Тогда бы меня… вот так. Ах, mon père, надеюсь, никакой возлюбленный не стиснет меня в объятиях так крепко, как этот валун!

Пьеро помрачнел и склонился над ней.

– Non! – яростно выпалил он. – Ни за что!

Ему снова вспомнился Мак-Таггарт, торговый комиссионер с почтовой станции Лак-Бэн, и, когда губы Пьеро нежно прикоснулись к волосам Нипизы, руки его сжались в кулаки.

Глава IX

Ба-Ри так испугался дикого ужаса в страшных криках Нипизы и вида Пьеро, который выскочил на него из-за трупа Уакайю, что бежал и бежал, пока не запыхался окончательно. Остановился он лишь очень далеко от ущелья, на полпути к бобровому озеру. Ба-Ри не бывал там уже больше недели. Он не забыл ни Сломанного Зуба, ни Умиска и остальных бобрят, но Уакайю с его ежедневным уловом свежей рыбы стал для Ба-Ри непреодолимым искушением. А теперь Уакайю не стало. Ба-Ри нутром понимал, что черный медведь больше не будет рыбачить в тихих заводях и на мерцающих отмелях и что там, где так долго царил мир и изобилие, теперь таится великая опасность, и если в другом краю он кинулся бы под защиту старого валежника, то теперь помчался в отчаянии к бобровому озеру.

Чего, собственно, так боялся Ба-Ри, трудно сказать, но уж точно дело было не в Нипизе. Ива гналась за ним неотступно. Бросилась на него. Он ощущал хватку ее пальцев и едва не задохнулся в ее мягких волосах, но все же боялся он не ее! И то и дело останавливался на бегу и оборачивался лишь затем, чтобы посмотреть, не следует ли за ним Нипиза. От нее одной он не стал бы убегать. Ее глаза, голос и руки почему-то манили его, и теперь ему стало еще более одиноко и тоскливо, а ночью ему снились тяжелые сны.

На ночлег он устроился под корнями сосны неподалеку от бобрового озера и всю ночь промаялся – ему снились мать, Казан, старый валежник, Умиск, а еще – Нипиза. Один раз он спросонья принял корень сосны за Серую Волчицу. А когда обнаружил свою ошибку, так горько заплакал, что, если бы его слышали Пьеро и Нипиза, сразу поняли бы, что означает его плач. Ему опять и опять снились страшные события того дня. Он видел, как отступает Уакайю на лужайку, видел его гибель. Видел совсем рядом сияние глаз Нипизы, слышал ее голос, такой нежный и тихий, что он звучал для Ба-Ри, будто незнакомая музыка, а потом в ушах у него снова гремели ее ужасные крики.

Ба-Ри обрадовался, когда наступил рассвет. И даже не стал искать, чего бы поесть, а отправился прямиком к бобрам. Теперь в его обличии и походке не было ни надежды, ни предвкушения. Он помнил, что Умиск и его приятели ясно и понятно сказали ему на простом зверином языке, что не желают с ним водиться. И все же от одной мысли, что они где-то есть, Ба-Ри стало уже не так одиноко. Да и не только одиночество было тому причиной. Волчья порода в нем снова отошла в тень. Теперь всем командовал пес. И в эти краткие минуты, когда дикая кровь дремала, Ба-Ри грустил от нарастающего нутряного чувства, что он не свой в этих диких землях, что он здесь лишь беглец, которому со всех сторон грозят непонятные опасности.