Бродяги Севера

Внизу, на берегу озера, на чистой полосе, поднимавшейся из мягкой тины, показался с тремя приятелями маленький толстенький Умиск. Умиск был почти ровесник Ба-Ри, разве что на неделю-другую моложе. Но весил он не меньше и к тому же в ширину был такой же, как в длину. Природа не в силах породить четвероногое существо умильнее бобренка, не считая медвежат, а Умиск взял бы первый приз на любом конкурсе бобрят на свете. Трое его приятелей были немного меньше. Они вперевалку вышли из-за низкого ивняка, смешно подхихикивая на ходу и таща за собой плоские хвостики, словно санки. Бобрята были толстые и пушистые, и Ба-Ри подумалось, что для него нет лучше друзей, так что сердце у него вдруг затрепетало от радости – тук-тук-тук.

Но он не шелохнулся. Затаил дыхание. А потом Умиск вдруг напустился на одного из приятелей и повалил его. Тут же двое остальных бросились на Умиска, и четверо бобрят принялись кататься по бережку – дрыгали короткими лапками, шлепали хвостами и то и дело тихонько повизгивали. Ба-Ри понимал, что это не драка, а забава. Он поднялся на ноги. И позабыл, где он, позабыл все на свете, кроме этих веселых меховых мячиков. На миг показалось, будто все суровые испытания, которым его подвергала природа, были впустую. Ба-Ри перестал быть бойцом, охотником, забыл, что нужно искать пищу. Он снова стал щенком, и в нем пробудилось желание сильнее голода. Он хотел броситься вниз и играть и валяться вместе с Умиском и его маленькими приятелями. Хотел рассказать им, если бы это было возможно, что он потерял мать и дом, и что позади у него страшные времена, и что теперь он хотел бы остаться с бобрятами, с их матерями и отцами, если они не возражают.

Ба-Ри невольно глухо заскулил. Так тихо, что Умиск с приятелями его не слышали. Они были поглощены игрой.

Мягко-мягко Ба-Ри сделал первый шаг в их сторону, затем второй – и наконец очутился на узкой полоске берега в полудюжине футов от них. Острые маленькие уши нацелились вперед, он вилял хвостом, как только мог, и каждая мышца его тела дрожала от предвкушения.

Тут Умиск заметил его, и его жирное тельце разом стало неподвижно как камень.

– Здравствуйте! – сказал Ба-Ри, виляя всем телом. Поза его говорила яснее ясного, не хуже человеческого языка. – Можно с вами поиграть?

Умиск не ответил. Трое его приятелей тоже таращились на Ба-Ри. И не шевелились. Они оторопели. Четыре пары круглых изумленных глаз уставились на новенького.

Ба-Ри попробовал еще раз. Он припал на передние ноги, продолжая вилять хвостом и всей задней половиной, засопел и прихватил зубами какую-то палочку.

– Ну возьмите меня в игру, – упрашивал он. – Играть я умею!

В доказательство он подбросил палочку в воздух и тихонько тявкнул.

Умиск с приятелями были как каменные.

Но тут новенького заметил еще кое-кто. Это был большой бобр, который проплывал по озеру с молодым деревцем для новой строящейся плотины. Он вмиг выпустил палку и развернулся к берегу. Раздался оглушительный хлопок большого плоского хвоста по воде – будто предупредительный выстрел из винтовки: бобр подал сигнал тревоги, тихим вечером слышный за полмили.

«Тревога! – как будто кричал он. – Тревога, тревога, тревога!»

Едва раздался этот сигнал, как хвосты замолотили по воде повсюду – и в озере, и в незаметных каналах, и в гуще ивняка и ольшаника. Умиску с приятелями все это говорило: «Спасайся кто может!»

Теперь уже Ба-Ри застыл на месте, словно окаменев. И в изумлении смотрел, как четыре бобренка прыгнули в озеро и исчезли. Слышал, как плюхаются в воду остальные бобры, большие и тяжелые. А потом настала странная, неприятная тишина. Ба-Ри тихонько заскулил, и это было очень похоже на горький плач. Почему Умиск и его маленькие приятели убежали от него? Что он такого сделал, что они не захотели с ним дружить? На него накатило безнадежное одиночество, даже сильнее, чем в первую ночь без матери. Пока он стоял у воды, погасли последние лучи солнца. На озеро наползли темнеющие тени. Ба-Ри заглянул в лес, где сгущалась ночь, и скользнул туда, скуля и плача. Он не нашел друзей. Не нашел сочувствия. Ему было очень горько.

Глава VII

Дня два-три Ба-Ри заходил в поисках пищи все дальше и дальше от озера. Но каждое утро возвращался, пока на третий день не набрел на новый ручей и на Уакайю. Ручей был в чаще леса, в целых двух милях от бобровой колонии. Он был совсем другой. Вода весело журчала по тесному каменистому руслу в расщелине скалы. В ручье были глубокие омуты и пенистые пороги, а когда Ба-Ри набрел на него, воздух гудел от дальнего рокота водопада. Здесь было гораздо приятнее, чем у темного тихого ручья возле бобровой запруды. Казалось, тут полно жизни, и от бурной бегучей воды, ее песен и грохота у Ба-Ри пробудились незнакомые чувства. Он медленно и осторожно пошел вдоль берега, и именно медленность и осторожность и привели к тому, что он внезапно натолкнулся на Уакайю, огромного черного медведя, который вовсю рыбачил и не заметил приближения волчонка.