Бродяги Хроноленда

Мэнсон хотел что-то сказать, но понял, что в данной ситуации ему остаётся только слушать. Он вспомнил учителя физкультуры из школы, в которой учился. Бывший с широченными плечами, с низким лбом и кулаками, похожими на наковальни, не любил тщедушного прыщавого паренька, неспособного даже подтянуться на перекладине. Он оставлял Чарли после уроков и читал ему морали о важности спорта, живописно расписывал дальнейшую судьбу мальчика, если он не возьмётся за ум, вернее, за гантели и гири. С ехидной улыбкой обзывал сморчком, хиляком и дистрофиком, давал подзатыльники и однажды даже двинул под дых, да так, что у Чарли неделю не сходил синяк на животе. Брызжа слюной красочно расписывал, сколько боли и унижений ждёт Мэнсона в жизни. И говорил: «займись спортом или сдохни сам». А Чарли стоял, опустив голову, чтобы не смотреть в глаза и молча слушал, боясь вымолвить хоть слово. Точно так же, как сейчас перед этим пацаном в красном галстуке.

Но учитель не угадал. Боль и унижения получил он сам от бывшего ученика, не любившего уроки физкультуры. Чарли неделю пытал его на заброшенной ферме. Когда учитель умер, из конечностей него осталось только ухо. Конечно, двухметровый питекантроп даже в подмётки не годился этому рассудительному пионеру. Но Мэнсон знал, что наступит час, когда он пройдётся по всем пионерам, хранителям, динозаврам, велосипедистам, справочным и прочим уродам гигантской газонокосилкой. Дай только время, и он найдёт этого пионера-героя, чтобы показать, кто на самом деле пыль и сопля.

Пионер смачно плюнул под ноги Мэнсону и, как ни в чём не бывало, пошёл прочь. Белка, сидящая у него на плече, развернулась и смотрела на Мэнсона презрительно и иронично.

«А из тебя я стельки сделаю», – подумал Мэнсон, на что белка, словно прочитав мысли, захохотала и показала ему средний палец.

Рииль наблюдала за этой абсурдной сценой, усевшись на капот машины и покуривая сигарету. Мэнсон подошёл к ней, посмотрел укоризненно.

– Ты чего не помогла мне? – процедил он сквозь зубы. – Сучка.

– Прости, но это твои друзья. Сам с ними и разбирайся. Сопля. – хихикнула девушка.

Мэнсон размахнулся единственной рукой, но Рииль ловко увернулась, и кулак врезался в лобовое стекло, украсив его паутиной трещин. Чарли взвыл от боли. Таксист, стоящий невдалеке, взвыл от возмущения. Рииль нагло улыбнулась.

– Никогда не поднимай на меня руку. Сегодня просто не твой день. Но я верю в тебя, я чую твою силу и хочу быть с тобой. Но для этого нужно, чтобы ты никогда не поднимал на меня руку. А то лишишься последней грабли. Ясно? Забыли. Куда дальше?

– В больницу. Я, кажется, палец себе выбил. А потом в Германию. Наводить порядок.

Фюрер проснулся от шума за окном. Гитлер встал, снял сеточку для волос, уже без особой надежды посмотрел в зеркало, не прорезались ли усы, и только после этого отодвинул штору и выглянул на улицу. Прямо под окнами гудела демонстрация. Шли люди с транспарантами, с воздушными шариками и флагами Третьего Рейха. Закрытые окна глушили звук, и поэтому, разобрать, что там кричат, было сложно.

Гитлер заглянул в спальню в Еве. Там было пусто. Ева опять шлялась всю ночь по притонам. Опять водила шашни с богемой и всякими жиголо.

Адольф уже смирился с тем, что он потерял жену. Он потерял всё – и жену, и усы, и где-то посеял любимую пилочку для ногтей. Теперь он терял Германию. Раньше под его окнами осмеливались устраивать подобные мероприятия только в день рождения фюрера.

Гитлер снял телефонную трубку и рявкнул, чтобы немедленно доложили о происходящем. Кто посмел, по какому поводу и кто зачинщик?

Через несколько минут в кабинет вошёл Геббельс. Щёлкнул каблуком, вытянул руку в приветствии. Всё, как положено. Но в глазах Гитлер уловил смесь иронии и сочувствия. Они жалеют меня, они смеются надо мной, они относятся ко мне, как к слабоумному, которому лучше не говорить правду.

– Геббельс! – закричал фюрер, брызжа слюной. – Я требую, настоятельно требую объяснения. Что это за балаган у меня под окнами? Почему вы так на меня смотрите? И что, вообще, творится? Геббельс, вы сейчас же мне всё расскажете, или я…или…

– Что вы? – ехидно спросил Геббельс.

– Или я сейчас расплачусь.

Гитлер уже не мог сдержать слёз, столько дней копившихся и ожидавших выхода на свет. Сдержать истерику было невозможно. Фюрер плюхнулся на диван и зарыдал, сотрясаясь всем телом, размазывая слёзы и сопли по щекам. Геббельс постоял в недоумении, затем сел рядом и стал гладить Гитлера по голове.

– Ну, Адик, прекрати. Что ты, как девчонка, нюни распустил. Ничего серьёзного. Всё под контролем. На платочек. Вот так. Да, всё, успокаивайся. Я сейчас тебе водички.

Гитлер отрицательно покачал головой, продолжая реветь.

– Не нужно водички? Водочки? Коктейльчика? Так, где у нас тут кружечки? Вот, сейчас плесну. Держи. Я и себе тоже. Давай, за великий Рейх.

Гитлер взял кружку, долго смотрел на неё, затем швырнул в стену.

– Я не хочу…не хочу…из кружки. Я хочу, как раньше, из рюмки. Из бокала. Из стакана. Только не из кружки.