Британец

Если не ошибаюсь, ее второй муж, уже после Хиршфельдера, был бухгалтером, но его я не увидела — он перенес инсульт и был прикован к постели, но его присутствие в смежной комнате, дверь которой стояла открытой, чувствовалось постоянно — было хорошо слышно тяжелое дыхание, а иногда он подавал голос, оставаясь невидимым там, за стеной, просил пить или спрашивал, который час, и мне всякий раз чудилось, будто это крики утопающего, предсмертные надсадные стоны, больше всего на свете хотелось зажать уши, только бы их не слышать, я ждала, что Кэтрин ответит и он наконец успокоится, но так и не дождалась.

Их дочери я не увидела, но, помню, Кэтрин сразу показала ее фотографию, может, просто чтобы как-то заполнить возникшую паузу; снимок, наверное, семидесятых годов: молодая женщина в купальнике, задорная физиономия, высокий лоб, глаза, выражающие всё и ничего; я не придала бы ни малейшего значения фотографии, не имей она отношение к Хиршфельдеру: Кэтрин обмолвилась, что он любил девушку, как родную дочь. Опять возникло чувство — еще чуть-чуть, и я сделаю поразительное, сенсационное открытие; да уж, сегодня и то неловко становится, как вспомню, что я даже начала прикидывать, а не мог ли он быть отцом этой девушки, и еще я подумала: что сказал бы Макс, узнай он о моей гипотезе, — как будто мои разыскания могли иметь смысл только в том случае, если бы в результате в газетах появились огромные заголовки, кричащие, во вкусе бульварных листков, а уж прогулки в зоопарк, воскресные походы в кино, он приглашал девочку и к себе домой, когда она подросла, — тут нужен был соответствующий газетный соус, иначе из этих фактов получилось бы что-то вроде передержанных фотографий, которые годятся лишь для семейного альбома, битком набитого невинными сюжетиками.

Кэтрин познакомилась с Хиршфельдером за несколько дней до его ареста и отправки в лагерь, рассказ об их первой встрече походил на сцену из приключенческого романа. Случилось все ночью в затемненном городе, Хиршфельдер в темноте столкнулся с Кэтрин на Сент-Мартинс-лейн, хотя ни ему — по причине запрета выходить в город вечером, ни ей, молодой женщине, уж точно не место было на улице в такой поздний час; потом они не пошли каждый своей дорогой, а долго бродили по набережным Темзы, — мне это показалось очень странным, я сделала большие глаза, однако Кэтрин стояла на своем: да, именно так все было. Получалось, что решающую роль сыграл голос Хиршфельдера, когда он пробормотал какие-то извинения на ломаном английском, и если Кэтрин ничего не присочинила, тогдашнее нечаянное столкновение и прогулка закончились тем, что они договорились встретиться в один из ближайших выходных. Но свидание не состоялось, Кэтрин снова услышала о Хиршфельдере, лишь когда от него пришло письмо с острова Мэн, и тогда же она наконец узнала, как его зовут. А было это уже в середине лета, то есть спустя целых два месяца, письмо же сохранилось, и она достала сложенный листок из папки, которую приготовила к моему приходу; будто через увеличительное стекло, я стала рассматривать написанные красивым почерком строчки, их было двадцать четыре — ровно столько разрешалось военной цензурой, — потом повертела в руках конверт, на котором он написал только фамилию, а вместо адреса указал лондонский отель «Савой», где Кэтрин два первых военных года работала прислугой.