Бремя живых

— Остановитесь, Вадим. Не нужно еще и со мной начинать очередной тур вашего словоблудия. Иногда — изысканного, но моментами — утомительного. Помните, была такая книга: «Игры, в которые играют люди. Люди, которые играют в игры»? Я только начал рассуждать, а вы уже все за меня решили. Допустим, я имел в виду почти то же самое, но неприятно, если вдруг тебя опережают в темпе.

— Вы же говорили, что любые эмоции вам теперь чужды. Если вам снова стали понятны такие категории, как «приятно» и «неприятно», это тем более обнадеживает.

Удивительная легкость владела сейчас Ляховым. Он чувствовал себя тем самым пролетарием из «Манифеста» Маркса, которому нечего терять, кроме своих цепей. Ему нечего терять, а Шлиману некуда деваться. Почувствуйте разницу.

— Хорошо, будь по-вашему. Не стану спорить. Именно такой выход из ситуации я собирался вам предложить. Естественно, никакого «протектората» не будет, просто по определению, как могут живые иметь какое-то влияние на мертвых?..

Вот, он сказал, а у Вадима уже вертелся на языке ответ. Могут, еще как могут. Фантазия у него била через край, бурным, что называется, потоком. Тот самый случай. На него атмосфера этого мира ощутимо действовала как наркотик или просто «веселящий газ», он же закись азота, но вдобавок Вадим обладал мощной психикой, устойчивой к всякого рода посторонним (и потусторонним) влияниям, а кроме того, еще старательно разрушал сейчас схему процесса такого влияния (если она, конечно, была, неизвестно кем придуманная). Используя для этого не только парадоксальный стиль поведения и мыслей, но и совершенно непредсказуемое воздействие на мозговые структуры грамотно выбранного алкоголя.

Грубо говоря, как он слышал от начальника связи своего полка, для подавления вражеской прослушки следует поверх несущей радиоволны с определенными свойствами включить ГСС[69].

Кто там планировал данную мизансцену — один из богов, «смотрящих» за этой территорией, демон, или дьявол, или некое реальное, высшее существо из иных измерений, — реакции Ляхова, а главное — очередной гениальной идеи, пришедшей ему в голову, предусмотреть он вряд ли сумел.

И в несколько ином свете смотрелся их якобы шутливый разговор с Майей, как раз насчет демиургов[70] всего происходящего. Теперь бы выйти живым и здоровым из «предложенных обстоятельств», прорваться обратно, домой, а там мы вам еще такое покажем! Мало не будет! А значит, сейчас самое время «прикинуться шлангом», как в свое время говорилось.

— Да, само собой! Это ж я только так употребил, в смысле риторической фигуры речи. Не протекторат, просто союзная община духовно близких нам… — он замялся: как бы это сказать семантически точно, но без очередной обиды? — О! Реинкарнированных соотечественников! Звучит?

— Пусть будет так, надо же как-то все это сформулировать, — согласно кивнул Шлиман. — И если вы уйдете, сумеете пройти грань времен и вернуться, возможно, вас действительно встретит здесь нечто вроде новой, своеобразной, но безусловно дружественной общины… И если она за это время сложится, сможет существовать независимо от вашего здесь присутствия, тогда и состоится главный разговор.

— А вы, Микаэль, все-таки остаетесь где-то на позициях солипсизма? То есть мы здесь появились — появились и вы, в данном виде и качестве. Мы уйдем — не станет и вас? Вы ведь этого опасаетесь?

— Не исключаю и такой вариант, — вполне серьезно и с долей печали в голосе ответил Шлиман.

— Да ну вас, Миша, это ведь уже совершеннейшая ерунда! Вы просто всмотритесь в себя внутренним взором. Представьте: как это может быть? Вы есть то, что вы есть. Как там вы себя конкретно чувствуете и воспринимаете, сейчас не важно. Но предположим, что вы — только мое представление. Так это ведь только для меня! А кто, в таком случае, я для вас? Вы для самого себя? И как вы представляете свое исчезновение, если исчезну я? Как будто электролампочка перегорела и стало темно? Или как кинопленка оборвалась в аппарате? Если это случится в близком будущем, то уже сейчас вы не имели бы возможности ни говорить, ни думать, ни строить какие-то планы. Если вас не будет через час, вас нет уже сейчас! Вы поняли, о чем я?

— Кажется… — с видимым усилием ответил Шлиман.

А Вадим все не мог остановиться.

— Именно это я сообразил и осознал, ведя последний бой на перевале. Мне все стало очевидно и ясно. Если я сегодня буду убит, я не могу видеть все, что я вижу вокруг, я уже не могу чувствовать и думать. Потому что все происходящее имеет реальность и смысл только в том случае, если я это осознаю с некоторого отдаления, вспоминаю, если угодно. Поскольку абстрактного настоящего не существует! Вы улавливаете ход моей мысли?

— Улавливаю, улавливаю. Вам бы надо было, Вадим, родиться лет на пятьсот раньше. Из вас вышел бы хороший схоласт, что христианский, что иудейский. Но мысль в принципе верная. Получается: если человеку суждено умереть — неважно, через какой промежуток времени — через час или через сто лет, — он все равно не может воспринимать окружающего и осознавать себя, как личность?