Однако мы пошли купаться без всяких опасений. Оскар уже много раз купался в этой бухте, которая выше была очень мелка, отчего ее вода неприятно нагревалась. Мы стали отыскивать более глубокое место, как вдруг мой брат, побледнев как мертвец, сказал:
— Ах, Боже мой, неужели же я утону! Я чувствую, что не могу преодолеть какого-то внутреннего страха. Просто я плыть даже не могу дальше.
Моя обязанность была отговорить брата от купанья. Но чего бы я ни сделал и чего бы не в состоянии был сделать, если б только предвидел случившееся в эти четверть часа! Нырнув под воду, я исследовал глубину и сообщил брату, что берег вовсе не крут. Затем показал ему, как далеко он может плыть без всякой опасности. Сам же я поплыл на середину бухты и с наслаждением погружался в прохладную воду. Много раз я оборачивался, взглядывая на брата, и постоянно видел его стоящим на совершенно безопасном месте. Я уже собрался было в обратный путь, как вдруг услыхал ужасный крик глухонемого мальчика, которому мы часто подавали милостыню. Он сопровождал его такими телодвижениями, что я, уже не веря себе, начал сомневаться в безопасности глубины. Я видел, что произошло несчастие, хотя ум мой не мог и не хотел допустить ужасную истину. Плывя со всем напряжением сил, я скоро достиг берега. Он был пуст. Брат! Оскар! Оскар! — ответа нет. Куда же он мог деться, ведь даже его башмаки остались здесь. Но вдруг я понял, что случилась беда! Между тем глухонемой созвал людей. Я попробовал нырнуть в глубину, но члены мои как бы расслабли — я не мог! Несколько раз я погружался в воду, но меня постоянно выносило наверх, так что я должен был поручить нырянье подошедшим нубийцам.
Я сидел на прибрежном песке, не зная, что делать. В глазах у меня помутилось, я дрожал и ни на что не был способен. Я делал себе горчайшие упреки, что покинул того, кого теперь даже и спасти не способен. Говорить я не мог.
На берег высыпали нубийцы. От пятнадцати до двадцати неутомимо ныряли по всем направлениям. Доктор, Али-ара, мой немец слуга, наш домохозяин — все они старались убедить людей продолжать поиски. Тотчас притащили барку, и снова беспрерывно ныряли под воду. Наконец тело отыскали и, подняв его на барку, снесли в нашу комнату. Меня тоже скорее несли, так я плохо сам передвигался.
Мы положили безжизненное тело на кровать и начали его тереть шерстяными платками. Доктор сперва открыл жилу на правой руке — кровь не показалась! Потом он повторил ту же операцию с левой рукой — появилось только несколько капель крови! Доктор был неутомим. Он принял все надлежащие меры и сам старался привести брата в чувство. Он делал все, что в состоянии сделать благородный человек и дельный врач. Под конец он открыл дыхательное горло, чтоб впустить воздух в легкие — но уж было поздно! Нам пришлось оплакивать мертвого. Доктор Фирталер полагал причиной его смерти апоплексию.
Меня увели и пробовали утешить. И действительно, я начал плакать! Я не мог удержать слез, струившихся из моих глаз. Я старался собраться с духом — и не мог. Я пробовал, как магометанин, заставить себя верить в безжалостный рок — и этого не мог. Всю ночь я не смыкал глаз. Эта ночь была самая печальная и самая долгая в моей жизни. Когда я смотрел на мерцание свеч, которые, как последние стражи, горели вокруг дорогого мертвеца, то мне казалось, что с ними гаснет последняя искра надежды, вспыхивающая во мне. Когда же приходил взглянуть на меня верный турок Али-ара и когда я видел его скатывающиеся по бороде крупные слезы, тогда мои чувства снова вырывались на свободу, и я снова начинал горько плакать.
На следующий день я стал хлопотать обо всем необходимом для погребения. Гроб сделали из двух наших дорожных ящиков красного цвета, и в полдень положили в него труп. Доктор приказал его обмыть и одеть в белую одежду. Шерим-бей прислал не только столяров для изготовления гроба, но и двух своих адъютантов, чтоб приготовить все необходимое для парадного погребения. Позже явилась команда солдат, чтоб почетным эскортом следовать за похоронным шествием.