Брем

В Асуане лодка была оставлена, чтобы не повторять печальный опыт преодоления на ней порогов. А на следующий день продолжился круиз по Нилу до Вади-Хальфы. Отсюда пошли вдоль берега на верблюдах до Донголы. Дорога срезала изгибы Нила, но тем не менее была долгой и муторной и заняла две недели. Тяжелый путь не позволил наслаждаться красотой тропических оазисов, встречавшихся то тут, то там, хотя густые заросли цветущей мимозы давали хоть какую-то тень. Плодородные земли здесь оставались по-прежнему неиспользованными, потому что местного населения не хватало для их обработки. Аборигены пользовались спросом у работорговцев…

Пребывание в Донголе было очень приятным. Должностные лица и местные торговцы оказались гостеприимными хозяевами. Команда провела там несколько безоблачных дней с обедами и вылазками на природу.

Во время охоты Альфред набирался самых разных историй для свои будущих книг.

Из дневника: В лапах колдунов

«Во время нашей остановки мы видели летающих кругами больших грифов и решили приманить их. Мы купили приговоренного к смерти осла, отравили его и положили вместо приманки за одним задним зданием нашего временного жилища. Но грифы не явились, а вместо них каждую ночь повадились ходить гиены, так что пришлось охотиться на них и каждый вечер делать облаву. Ночи были так темны, что нам не удавалось сделать ни одного верного выстрела, утром же мы находили следы крови на большом пространстве в пустыне, между тем нигде не встречали издыхающей гиены.

Один из моих слуг, Али, по прозванию Муклэ,[12] по поводу этой охоты рассказал мне следующее: «Здесь стрелять в табаэ (Hyaena striata) нет никакой опасности; совершенно иное в Судане, а главное, в Сеннаре или Фассокле, где рыщут большие марафилы (Hyaena crocuta), которые не что иное как оборотни и большие волшебники. Они могут сделать много вреда нападающему на них.

Такие колдуны одним взглядом «злых глаз» (аеин-эль-хассид) останавливают кровь в жилах, заставляют умолкать биение сердца, высушивают внутренности и приводят в помешательство умы своих врагов. Хотя Хуршид-паша (да благословит его Бог!) сжег много деревень, в которых находились такие колдуны, однако все-таки число их еще слишком велико, и «аус билляхи мин эль шеитан эль раджим! (Да пересилит небо над сверженным дьяволом!)» У меня дрожь пробегает по телу, когда я только подумаю о тех, которых Аллах бросит в глубочайшую преисподнюю Джэхенна (ад). Хуршид-паша умер ранней смертью оттого, что слишком ревностно истреблял колдунов, и, наверное, это Аеин-эль-хассид унес его с собой под землю. Однажды он охотился с солдатами на бегемотов и выстрелил в Джамамис-эль-баар,[13] несмотря на доброжелательное предостережение одного мудрого шейха. Напрасно повторял шейх, что это не настоящие аёзинат, а только превращенные люди, которые ночью спят в своих жилищах, днем же принимают образ аёзинт. Паша не обратил внимание на этот совет, и за то как скоро он был убит ядовитым взглядом Саахра-волшебника! Мир его праху и да упокоит Бог его душу! Его смерть была ускорена болезнью. Он доверился франкским докторам, а они не могли найти целебного лекарства. Ведь он был просто околдован, и ему мог помочь только другой волшебник или мудрый благочестивый шейх. О господин, и я некогда был также в великой опасности! К счастью, Аллах субхаана ву таалэ[14] открыл мое сердце к принятию доброго совета, и мои уши были готовы внимать гласу предосторожности, который я запечатлел в своем сердце. Однажды брат и я собирались охотиться на гиен, сильно дравшихся на трупе верблюда, но, к счастью, мы были вовремя остановлены — эль хамди лилляхи. Сын шейха обратил наше внимание на их голоса. «Слушайте, — сказал он, — разве такой голос у марафила? Клянусь Аллахом и его великим пророком — Аллах муселлем ву селлем аалеиху — это саахир».[15] Тут члены мои затряслись от ужаса, язык пересох, в глазах померкло, и я в страхе начал прокрадываться к своему лагерю. Всю ночь напролет раздавался голос марафила. Казалось, слуги дьявола — спаси нас от него, Господи, — дрались между собой. Да, господин, то были не гиены, а настоящие волшебники, сыны проклятого, и сердце мое того не отрицает, что видели мои глаза и слышали уши».

«Но, господин, ты все еще сомневаешься в моих словах? И ты не хочешь доверять тому, что я говорю? Все франки — неверующие, и поэтому как тебя убедить? Неужели же в подобные вещи ты вовсе не веришь?»

«Нет!»