– Вот что гражданин Краснов собственноручно написал на форменном бланке: «Поселился на Толстова, 9… Ходил по грибы… Набрал целое лукошко… Все белые!»
– И больше ничего?
– Все на этом.
– Хм-м… Спасибо! Если будет ответ на телеграмму, обязательно сообщить об этом факте в Угро.
– Всенепременно! – пообещал старичок.
Довольный собой, я пожелал работникам телеграфа трудовых успехов, поймал извозчика и поехал к Коммунальной площади. Но едва я добрался до нее и сошел с пролетки, как оказался в плотном захвате двух крепких парней в кожанках и галифе. Вот, черт! Какого хрена!
– Товарищ Нечаев? – предстал передо мной третий, высокий худощавый мужчина с седыми висками.
– Да, а что происходит?
– ЧК!
Мне показали удостоверение, на котором было отмечено: «предъявитель сего тов. Николаев Федор есть действительно помощник председателя Петродарской Уездной ЧК по борьбе с контр-рев., спекул. и прест.».
– Что у вас в руке? – Высокий чекист взял у меня холст и развернул его. – Так, так, картина!..
– Товарищ Николаев, это какая-то ошибка.
– Разберемся!
Меня толкнули в спину и повели к перекрестку Коммунальной площади и Базарной, а отнюдь не к зданию милиции.
– Куда вы меня ведете? – спросил я в недоумении.
– Не догадываетесь? – усмехнулся Николаев. – К вам домой!
Я шел, совершенно не понимая, почему мною заинтересовалась ЧК! С какой стати? Что я сделал такого, чтобы вот так, с руками за спиной, вышагивать по центру города?
Открыв свою дверь ключом, я вошел в комнату и сел на стул. Высокий чекист, встав передо мной, поставленным голосом произнес:
– Товарищ Нечаев, поступил сигнал, что вы прячете у себя часть похищенных художественных ценностей помещика Заградского. Вот мандат председателя УЧК на обыск!
Я мельком взглянул на бумагу и обхватил голову руками. Боже, что за чушь! Какие, к черту, ценности? Галимый театр абсурда!
– Приступайте! – подал команду своим спутникам суровый чекист.
Те разошлись в разные стороны с твердым настроем прошерстить все потаенные уголки. Но обыск кончился, едва начавшись. Один чекист вышел из небольшого чуланчика, держа в руках картину в золоченой раме, другой вытащил из-под кровати завернутую в бумагу статуэтку из слоновой кости!
– Этого здесь не было! – воскликнул я, вскочив со стула. – Картину и статуэтку мне подбросили!
Николаев усадил меня, достал из кармана наручники и защелкнул их на моих запястьях.
– Вы арестованы!
Глава 12
Меня привезли на Лебедянскую в здание ЧК, принадлежавшее ранее жене местного нотариуса Гусарова, и поместили за решетку, пообещав в скором времени доставить на допрос. Одиночная камера находилась на первом этаже здания в торце рядом с дежурной комнатой.
Когда обитая железом дверь с отверстием для наблюдения за мной закрылась, я рухнул на скрипучий табурет и с тоской посмотрел сквозь зарешеченное окно на кусочек голубого неба. Да-а, небо в клеточку, как это верно!.. Из угла несло парашей, в коридоре глухо звучали голоса, шарканье ног. Я вздохнул и перебрался на железную кровать, заправленную истертым суконным одеялом. Заложив руки за голову и глядя в серый потолок, стал думать о своей незавидной участи… Черт, как все не во время! Только вышел на след преступников, и на тебе – каталажка! Известно ли о моем аресте в Угро?.. Вряд ли. Товарищ Светловский уже начал бы действовать. Верю, он не усомнится в моей невиновности!
В хороводе мыслей одна была преобладающей: меня жестко подставили! Кто-то среди дня проник в мою комнату, разложил по углам улики и связался с ЧК. Если окажется, что картина со статуэткой, в самом деле, из списка вещей Заградского, то сделали это похитители! Кто же они? Нет сомнений, к Нелидовскому приходил один из них! Вот ворочают, черти!..
Мысли теснили голову, ранили душу, изводили сознание. Устав от думок, я окинул взглядом холодные стены и вспомнил кое-какие факты, касавшиеся коллежского секретаря Гусарова, его родителей, их городской усадьбы. Отец нотариуса в начале XIX века служил канцеляристом нижнего земского суда, мать происходила из рода дворян Гореловых. В 1850-х годах титулярная советница сдавала свой каменный дом под постой уездного казначейства, а сама с семьей проживала во флигеле. В 1870-х годах дом и флигель со службами Гусаровых оценивались для взимания налога в 1000 рублей. В 1916 году строения принадлежали жене нотариуса и оценивались в 1200 рублей, в 1918 году – в 20000 рублей.