Брак и мораль

Автор, который обращается к сексуальной тематике, неизбежно подвергается опасности заслужить обвинения в неподобающей одержимости предметом исследования со стороны тех, кто полагает, что такие темы обсуждать непозволительно. Принято считать, что он не отважится на цензуру благоразумия и пристойности, если только его интерес к предмету исследования не перевесит все прочие соображения. Эта точка зрения, впрочем, применима лишь к тем, кто ратует за изменения традиционной морали. Она не затрагивает тех, кто призывает преследовать проституток; тех, кто будто бы поддерживает законы против «белой работорговли», но на самом деле противится добровольным и достойным внебрачным отношениям; тех, кто осуждает женщин за короткие юбки и помаду; тех, кто шпионит на пляжах в надежде обнаружить непристойные купальные костюмы. Никто из перечисленных не признается жертвой сексуальной одержимости. Между тем ревнители морали подвержены этой страсти, пожалуй, еще сильнее, чем авторы, требующие большей свободы для секса. Суровое морализаторство обычно представляет собой реакцию на похотливые эмоции, и человек, ее выражающий, как правило, преисполнен скабрезных помыслов – неприличных, по мнению общества, но не потому, что они имеют сексуальное содержание, а потому, что морализаторство лишает такого человека способности мыслить ясно и здраво. Я полностью согласен с церковью в том, что одержимость сексуальной тематикой порочна, однако мне претит церковная позиция по поводу лучших способов преодоления этого порока. Печально известный святой Антоний был одержим сексом больше, чем самый завзятый сладострастник всех времен и народов; иных, более свежих примеров приводить не стану, чтобы никого не обидеть. Секс – естественная потребность, подобная потребности в еде и питье. Мы осуждаем пьянчуг и чревоугодников, поскольку в каждом таком случае налицо интерес, вполне законный по жизни, но узурпировавший власть над мыслями и чувствами человека. При этом мы не осуждаем тех, кто выказывает нормальное, здоровое наслаждение разумным количеством пищи. Конечно, аскеты мне возразят, поскольку согласно их парадигме питание нужно лишь затем, чтобы не протянуть ноги, но данное воззрение сегодня непопулярно, и его можно проигнорировать. Пуритане в стремлении избегать радостей секса стали уделять куда более пристальное внимание, нежели ранее, и застольным удовольствиям. Как писал критик пуританства в семнадцатом столетии:

Желаешь пировать, веселью предаваться?
Со святостью вкушай, с грехом изволь якшаться[130].

Можно сказать, что пуритане не преуспели в подчинении сугубо телесной части человеческой натуры, поскольку отнятое у секса они перенесли на чревоугодие. Католическая церковь признает чревоугодие одним из семи смертных грехов, а Данте поместил обжор в глубочайших кругах своего Ада[131]; но этот грех все же имеет несколько сомнительное свойство, ибо трудно определить, где заканчивается законный интерес к еде и где возникает греховность. Нечестиво ли употреблять в пищу нечто, не обладающее питательной ценностью? Если да, то каждый орешек соленого миндаля чреват вечным проклятием. Впрочем, подобные взгляды устарели. Мы все узнаем обжору, стоит нам его увидеть, и на него, быть может, посмотрят неодобрительно, однако сурово критиковать не станут. Несмотря на это, непристойная одержимость едой довольно редко встречается среди тех, кто никогда не страдал от нужды. Большинство людей питается, а затем посвящает время иным заботам – до следующего приема пищи. С другой стороны, люди, которые приняли аскетическую философию и потому довольствуются лишь необходимым для выживания минимумом еды, становятся одержимыми – им мнятся наяву пиры и демоны с грудами сочных плодов. А исследователи Антарктики[132], вынужденные питаться китовьим жиром, коротают дни, планируя роскошные пиршества в «Карлтоне»[133] по возвращении домой.