Божьи воины

За столом в обществе трех субъектов в кожаных кабатах сидел широкоплечий полный мужчина с большим носом и подбородком, изуродованным некрасивым шрамом. Его лицо было густо покрыто оспинами — интересно, что только на одной, левой стороне. Совсем так, словно складка над носом, сам нос и деформированный подбородок обозначали граничную линию, которую болезнь не осмелилась переступить.

— Господин Шарлей, — ответил он на приветствие. — Глазам своим не верю. Вдобавок с компанией, с людьми, которых я не знаю. Но коли они с тобой… Мы здесь охотно принимаем гостей. Не потому, что их любим. Ха, мы их зачастую совсем не любим. Но ими живем!

Мужчины в кожаных кабатах захохотали. Остальные радости и веселья не проявили, несомненно, слыша шутку Хунцледера не первый и не второй раз. Не засмеялся ни стоящий за стойкой дылда с красной чашей на лентнере, ни сопровождающий его бородач в черном. Законченный стереотип гуситского проповедника. Не засмеялась, как легко догадаться, ни одна из вызывающе одетых девушек, крутящихся по комнате с кувшинами и жбанами.

Не засмеялся поглаживавший кубок мужчина с темной многодневной щетиной, в куртке, порыжевшей от панциря, тот самый Беренгар Таулер, который приветствовал Шарлея сразу, как только они вошли. Именно туда, к столу Таулера, которого сопровождали еще трое, направлялся демерит.

— Приветствую и приглашаю. — Беренгар Таулер указал на лавку, любопытным взглядом окинул Рейневана и Самсона. — Представь нам… друзей.

— А зачем? — проговорил по-над своим кубком рыжеватый толстяк. — Младшего я уже видел в деле на Усти, при гейтманах. Они говорили, что он их лейб-медик.

— Рейнмар из Белявы.

— Приятно слышать. А тот?

— Тот, — ответил со свойственной ему небрежностью Шарлей, — это тот. Не помешает, не заденет. Он с деревяшками работает.

Действительно, Самсон Медок изобразил мину придурка, сел у стены и принялся стругать палочку.

— Если уж мы начали знакомиться, — Шарлей уселся, — то будь добр и ты, Беренгар…

Трое за столом поклонились. Рыжего толстяка сопровождал гордо выглядевший паренек, для гусита одетый довольно богато и цветасто, а также невысокий, худолицый и седой тип, похожий на венгра.

— Амадей Батя, — представился толстяк.

— А я — рыцарь Манфред фон Сальм, — сообщил цветастый паренек, а преувеличенная надменность, с которой он это сказал, свидетельствовала о том, что из него такой же рыцарь, как из козьей задницы труба, крещен он, вероятно, был Зденеком и ни с кем из фон Сальмов не только никогда не сидел, но даже и не стоял.

— Иштван Сеци, — подтвердил догадку мадьяр. — Выпьем? Предупреждаю, что в этом разбойничьем борделе жейдлик вина стоит три гроша, а полпинты пива — пять пенендзов.

— Но вино хорошее. — Таулер отхлебнул из кубка. — Для разбойничьего борделя и шулерни. Коли уж об этом речь, то которое из названных увеселений привело вас к Хунцледеру?

— В принципе ни одно. — Шарлей кивнул девушке со жбаном, а когда она подошла, он оценил ее взглядом. — Однако это не значит, что ни одним не воспользуемся. Выступления, к примеру, сегодня будут? Живые картинки?

— Конечно, — ухмыльнулся Таулер. — Конечно, будут. Я тут в основном из-за этого. Даже играть не буду. Боюсь, что меня освободят даже от того флорена, который надо отдать за зрелище.

— А кто это? — движением головы указал демерит.

— Тот, что у стойки, — Амадей Батя сдул пивную пену с усов, — который с чашей на груди, это Хабарт Моль из Моджелиц, сотник у Рогача. Бородач, смахивающий на священника, — его дружок. Они приехали вместе. С Хунцледером за столом сидят его шулера. Имя помню только одного, того лысого, его зовут Йежабек.

— Ну, уважаемые! — крикнул от своего стола Хунцледер, энергично и призывно потирая руки. — К столу, к столу, поиграем! Фортуна ждет!

Манфред фон Сальм сел за стол первый, его примеру последовал Шарлей, зашумели отодвигаемыми табуретами Иштван Сеци и Амадей Батя. Подсели украшенный чашей сотник от Рогача, оторвался от стойки его дружок, выглядевший проповедником, Рейневан, памятуя предупреждение Шарлея, остался. Беренгар Таулер тоже не двинулся из-за стола, кивком головы подозвал ближайшую девушку со жбаном. Она была рыжая и веснушчатая, веснушки покрывали даже ее оголенные предплечья. Глаза у нее были обведены не такими большими и темными кругами, как у других, но лицо какое-то странно неживое.

— Во что сыграем? — спросил собравшихся за столом Хунцледер, ловко тасуя карты. — В пикет? В ронфу? В трентуно? В меноретто? Во что желаете, можно в криццу, можно в баззетту… Можно и в трапполо, можно в буфф араджиато, или вы предпочитаете ганапьерде? Я знаю все genera ludorum fortunae[131]! Согласен на любую. Наш клиент — наш хозяин. Выбирайте.

— Многовато нас для карт, — заметил Батя. — А пусть поиграют все. Предлагаю кости. По крайней мере для начала.

— В кости? В благородное tessarae. Клиент — наш хозяин. Я готов в любую игру…

— Особенно, — бросил без юмора Иштван Сеци, — в кости, которые у тебя в руке. Не считай нас идиотами, друг.