Божьи воины

Все вокруг замерло в ужасе.

Глава шестая,

в которой в некой корчме на развилке цветет и благоухает развлекательный промысел. Кости брошены, в результате происходит то, что якобы неизбежно и неотвратимо. Тот, кто подумает, что все это должно означать начало бесчисленных осложнений, не ошибется.

Корчма на перепутье была единственной постройкой, оставшейся от бывшей здесь некогда деревни, от которой сохранились лишь несколько черных культей труб, жалкие остатки закопченных балок и все никак не желающий выветриваться запах гари. Кто сжег поселение, отгадать было сложно. Основное подозрение падало на немцев, либо силезцев — деревня лежала на трассе крестового похода, которой в июне 1420 года вел на Прагу король Зигмунт Люксембургский. Крестоносцы Зигмунта жгли все, что брал огонь, но корчмы старались щадить. По понятным соображениям.

Выжившая корчма была довольно типичной — приземистая, крытая стрехой, в которой старого заскорузлого мха было примерно столько же, сколько соломы, с несколькими входами и маленькими оконцами, в которых сейчас, в темноте, ползали огоньки каганков или свечей, шаткие и летучие, словно болотные огни. Из трубы выбивался, стелился по стрехе и уплывал в луга белый дым. Лаяла собака.

— Мы на месте, — остановил коня Шарлей. — Здесь, по моим сведениям, временно залег господин Фридуш Хунцледер.

— Фридуш Хунцледер, — ответил демерит на незаданный вопрос, — деловой человек, предприниматель. Удачно заполняющий пробел, возникший между спросом и предложением вследствие неких событий неканонического характера. Поставляет, назовем это так, некоторые пользующиеся спросом… эээ… артикулы.

— Содержит разъездной бордельчик, — продолжил как всегда догадливый Самсон Медок. — Либо шулерню. В смысле: игорный дом. А скорее всего и то, и другое.

— Именно так. В гуситской армии строго придерживаются военных порядков, установленных Жижкой. Пьянство, азартные игры и распутство в армии запрещены, за них грозят суровые кары вплоть до лишения жизни. Но армия это армия, в лагерях хотелось бы пить, резаться в карты и баловаться с девками. А тут — ни боже мой, нельзя. Никому. Жижковские установления до безобразия демократичны — наказание всем без исключения. Независимо от положения и ранга. У этого есть и свои хорошие стороны: дело не доходит до расслабления и утраты боеспособности. Гейтманы это понимают, уставы одобряют, сурово и безжалостно наказывают. Но в основном, конечно, для видимости. Алебардщик, пехотинец с цепом, арбалетчик, возница — эти, верно, за кости, распутство либо кражу отправляются на порку или на виселицу, и сие правильно, ибо хорошо влияет на мораль. Но гейтман либо сотник…

— Перед нами, — догадался Рейневан, — кратко говоря, нелегальная «святыня», нелегально удовлетворяющая нелегальные потребности высших чинов. И как сильно мы рискуем?

— Хунцледер, — пожал плечами Шарлей, — действует, прикрываясь званием армейского поставщика, а принимает у себя только заслуживающих доверия офицеров. Но все равно когда-нибудь кто-нибудь его выдаст, а тогда веревка ему обеспечена. Возможно, для устрашения и примера повесят парочку тех, кого у него накроют… Но, во‑первых, что за жизнь без риска. Во-вторых, в случае чего нас выручат Прокоп и Флютек. Я так думаю.

Даже если в его голосе и прозвучала едва заметная нотка неуверенности, демерит тут же приглушил ее.

— В‑третьих, — махнул он рукой, — у нас тут дело.

У самой корчмы собака снова облаяла их, но сразу же убежала. Они слезли с коней.

— Основные принципы функционирования этого шалмана, я думаю, объяснять не надо. — Шарлей привязал вожжи к столбику. — Это пристанище нездоровых и запретных утех. Здесь можно упиться до смерти. Можно полюбоваться на голых девиц, можно отведать продажную любовь. Можно крупно рискнуть. Рекомендуется максимально осторожно действовать и не менее осторожно говорить. Впрочем, для ясности говорить буду только я. Играть, если дело дойдет до карт или костей, буду тоже только я.

— Понятно. — Самсон поднял с земли палочку. — Ясно, Шарлей.

— Я имел в виду не тебя.

— Я не ребенок, — поморщился Рейневан. — Говорить умею, знаю что и когда говорить. И в кости тоже играть умею.

— Нет, не умеешь. Во всяком случае, не с Хунцледером и его шулерами. Короче говоря, учти, что я сказал.

Когда они вошли, шум утих. Опустилась тишина, а несколько пар неладно смотрящих глаз прилипли к ним, словно пиявки к дохлой плоти. Момент был неприятно беспокоящий, но, к счастью, длился недолго.

— Шарлей? Ты?

— Рад тебя видеть, Беренгар Таулер. Приветствую и тебя, господин Хунцледер. Как хозяина заведения.