Борисов-Мусатов

Наскоро одевшись, он схватил холст и краски (оказались — темпера, масляных Мусатов не имел) и выскочил на выходящий в сад балкончик. Лена с любопытством наблюдала за Грабарем, когда он несколько раз вбегал в дом отогреться. Присев, со счастливым видом потирал покрасневшие на морозе кисти рук с рыжеватыми волосками на запястьях. И вновь выбегал — поближе к залитому солнцем сараю, к сверкающим инеем ветвям.

В который раз начинали чаевничать… Грабарь посматривал на хозяина, и оба были довольны: Мусатов, не скрывая, радовался, что видит Игоря Эммануиловича под новым кровом, что все так ладно получилось — и погода хороша, и этюд сделан, и обе Лены в сборе. Грабарь же знал преотлично, что теснило сейчас волнением душу Виктора Эльпидифоровича. Мало того, что все они, художники, переживают поистине исторический момент. Именно сейчас обозначился и у Мусатова важнейший перелом в судьбе. И это кстати, что теперь он тоже москвич! Считанные дни назад, в середине декабря, оба, и Мусатов и Грабарь, вошли в новое, только созданное объединение — Союз русских художников! А в Петербурге у Мусатова выставлены лучшие его вещи на очередной выставке МТХ — Московского товарищества художников, которого Мусатов, войдя в Союз, не оставил.

— Но главное, главное-то, Игорь Эммануилович! — Мусатовские глаза раскосо блестели, и Елена Владимировна улыбалась. — Главное — первая персональная, ведь эка штука!..

Именно через Грабаря получил он приглашение из Германии — от владельца галереи в Берлине Пауля Кассирера. Ему предлагается устроить выставку его работ в Берлине, Мюнхене, Гамбурге и Дрездене!.. Персональная мусатовская выставка в Мюнхене, где они школярами встречались!.. Да, понемногу приобретающий известность художник Борисов-Мусатов — тоже не тот кормоновец Виктор Мусатов, хотя и остался таким, каким запомнился в свои мюнхенские приезды — «трогательно мил и сердечен». Позднее Грабарь пояснит если и без снисходительности, то все же не без легкого удивления: «Мы все его любили, стараясь оказывать ему всяческое внимание, и только подшучивали над его ментором Кормоном. Мусатов был тогда всецело во власти импрессионистов, писал в полудивизионистской манере… В то время никто из нас не мог себе представить… во что выльется его дальнейшее искусство, скованное тогда импрессионизмом…»

Известно, что увлечения импрессионизмом Грабарь тогда не одобрял, а теперь, спустя годы, сам оказался «всецело во власти» его приемов. Думается поэтому, что не только в Мюнхене, но и в 1903–1904 годах Грабарь по-настоящему не мог понимать, во что уже успело «вылиться» искусство Мусатова, давным-давно «проскочившего» полудивизионизм и дивизионизм, сбросившего импрессионистические «оковы»… И не только нашедшего свой мир образов, свой стиль, но и уверенно строившего «гармонию» новой живописно-декоративной системы… Шумный и скорый успех Грабаря совпал с начинающимся подъемом «московского импрессионизма», явления интересного, но не ставшего в мировом искусстве по-настоящему оригинальным. В то же время пример Мусатова, обогнавшего в своем развитии московских новоявленных дивизионистов, не увязшего в «цветных» сугробах, а вынесенного вперед своей «душевной мелодией», долго оставался для современников малоосознанным парадоксом. Замечательно, что через несколько лет острый глаз со стороны сразу подметит, в чем тут дело. В 1908 году, поблагодарив Валерия Брюсова за присланные ему репродукции работ современных русских художников и тепло отзываясь о многих из них, Эмиль Верхарн напишет: «Я высоко ставлю также Борисова-Мусатова… Теперь для меня особенно ясно и бесспорно, что там у вас в России стали на путь создания подлинной школы живописи, которая берет, правда, начало от французских импрессионистов, но не дает им поглотить себя… Один только Грабарь слишком напоминает здешних художников…»

Опять говорили о переживаемом моменте — о горячей, обжигающей нови. В пору их ученичества все было в разброде, да и не было ярких художественных сил. Потом новая эпоха собрала все жизнеспособное в русском художестве под дягилевским знаменем. И вот они на пороге уже третьей эпохи!.. События в 1903-м прокатились экстраординарные: в начале года прекратил свое существование «Мир искусства». Всероссийская инициатива переходила к москвичам, давно уже вырывавшимся из-под опеки Дягилева. «Жаль было кончать наши выставки, — вздыхала Остроумова-Лебедева, — но обстоятельства так складывались, что выхода другого не было. Мы сливались с группой очень хороших, энергичных и талантливых товарищей — московских художников». Мы — это петербуржцы Сомов, Бенуа, Бакст, Головин, Рерих — весь «мирискуснический цвет». Москвичи — Нестеров, братья Коровины Константин и Сергей, Юон… Грабарь и Борисов-Мусатов…