Борьба за троглодитов

С. В. Обручеву первому удалось одолеть смущение редакции. Раньше потерпели неудачи математик А. Д. Александров, географ А. В. Королев в попытках пересказать что-нибудь из западной печати. С. В. Обручев перенял и шоры английской струи исследований, касавшихся Гималаев, не подозревая об отечественной. «Двуногий антропоид», но не «первочеловек азиатский». Впрочем, его влекла не зоология, а острая несомненность чего-то непознанного, отомкнутого альпинистами в Гималаях.

Так как А. Н. Несмеянов предложил мне составить два списка приглашаемых на заседание — сторонников и противников, — по списку противников, исходя из опубликованной заметки, был приглашен профессор геоботаники и знаток Памира К. В. Станюкович. С учетом конъюнктуры он в прениях сказал пламенную речь «за». Президент уверовал и в Станюковича. Кроме меня оказалось еще двое заместителей председателя: К. В. Станюкович и действительно убежденный сторонник, профессор зоологии С. Е. Клейненберг.

Чудесную моральную поддержку оказал академик И. Е. Тамм, вошедший в комиссию наряду с биологами и географами. Ученым секретарем комиссии стал антрополог А. Шмаков, не заслуживший тем похвал своих коллег.

Сто и одна ночь — поистине, ибо днем каждый был занят иными служебными обязанностями, и потому, что все было сказочно, включая аладиновы богатства, отпущенные на памирскую экспедицию. У комиссии определились две цели: собрать для анализа всю доступную мировую первичную информацию по этой свежей, как выпавший снег, научной проблеме и стать научным советом для экспедиции по сигналу Пронина — на крышу мира.

Первая задача была куда важнее, так как для практических рекомендаций нужны были монбланы конкретных знаний. Однако все были отравлены экспедицией: протянуть руку и сцапать. Как лучше других знакомый с Памиром, К. В. Станюкович подходил для роли начальника; как поглощенный задачей довершить геоботаническую карту Восточного Памира, он настоял на том, чтобы сама экспедиция считалась комплексной, — снежный человек стал как-то оттираться.

Но экспедиция сооружалась с размахом, как строят подчас видимость города на кинофабрике. Моторный плот и катер для плавания по Сарезскому озеру, и сверхмощные телеобъективы для просмотра долин и гор, и сети для снежного человека, и служебные собаки для его преследования в скалах, не беда, что недоступных подчас и скалолазу, зато специально натасканные в зоопарке на запах мочи шимпанзе. Но странновато было с кадрами. Уже приближались сроки выезда экспедиции, а все не было зоологов: рекомендуемых начальник одного за другим отводил; под конец в огромной экспедиции оказалось их четверо — два специалиста по птицам, один — по тюленям, один — по летучим мышам. Был еще и энтомолог — специалист по насекомым. Это бы полбеды, да слишком поздно узнал я от них на ночевках, что никто о снежном человеке не читал, начальник с ними о нем не беседовал и даже с составленной нами инструкцией не познакомил, а приехали они подсобрать коллекции птичек, грызунов и насекомых. Так точно под бирку экспедиции за снежным человеком подстроились и начальник археологического отряда, которому никак не давали средств на раскопки, и начальник опросно-этнографического отряда, ответившая на предложение без жеманства: поеду искать хоть черта, лишь бы доставили в долину Ванча с ее интересным наречием. Поехали и альпинисты и кинематографисты — кто зачем. Во все отряды подмешал начальник незатейливых собирательниц гербариев — и это было главное.

После лекции английского альпиниста Эванса ко мне подошла спортивная женщина, — вошла в кружок, как входит нос корабля, и, сверкнув золотой оправой, спросила: — «Это вы занимаетесь снежным человеком?» — «Да.» — «Я хотела бы отдать этому свою жизнь». Я принял это за неумение выбирать слова. Она хотела с ходу убедить меня, что должна, должна участвовать в памирской экспедиции: она — врач, хирург, анатом, альпинист. Сколько же раз потом я думал о невольной правде этого преувеличения. Жанна Иосифовна Кофман неукротимо добилась того, что ее зачислили вторым врачом памирской экспедиции.