Борьба за мир

«Хорошее утро, налажены условия труда, везем им семьи, безукоризненно работают столовые, — вот и повеселели. «Окоп?» Почему рабочие должны жить в «окопах». Экое придумали для оправдания собственного безобразия», — мысленно произнес Николай Кораблев и тут же увидел в дверях Рукавишникова.

После непродолжительного «страдания непризнанного гения» Рукавишников согласился работать в качестве заместителя директора по снабжению завода материалами. Вначале он подозревал Николая Кораблева в каком-то скрытом подвохе, но потом убедился, что никакого подвоха нет, и работал хорошо, то и дело разъезжая по городам Урала, Поволжья и Московии. Он даже поправился: краснота в глазах пропала, губы подтянулись и уже страдальчески-брезгливо не опускались, да и говорить он стал совсем по-другому — не напыщенно, без страха, что вот-вот ему скажут: «А ну, слезай со стула. Не по тебе ведь стул-то».

Сейчас, войдя в кабинет, он, даже не поздоровавшись, еще с порога, будто в чем-то виноват был Николай Кораблев, сердито крикнул:

— Беда!

Николай Кораблев оторвался от окна, через которое смотрел на это бездонное небо, на леса, на горы, будто почищенные за ночь, глянул на Рукавишникова, предполагая, что тот «выпил», и, видя, что лицо у того не пьяное, а, наоборот, серьезно-встревоженное, спросил:

— В чем дело, Макар Савельевич? Вы говорите так, будто кого-то убили.

— Хуже! — Макар Рукавишников сел на диван, сбросил с головы кепи, зачес свалился, оголяя восковую лысину.

— А что же? — уже тревожась, поторопил его Николай Кораблев.

— Цистерны с нефтью не пришли. Я обшарил все дороги. Вот, только накладные, — и кинул на стол накладные. — На базе горючего кот наплакал.

У Николая Кораблева так сжалось сердце, что он позеленел.

«Прохвост, — подумал он, сдерживая бешенство. — И зачем я его оставил на заводе? Ведь это так и должно быть: низкий человек всегда мстит в самую радостную минуту». Он поднялся из-за стола и, неподвижными глазами глядя на Макара Рукавишникова, процедил:

— А в тюрьму не желаете? Мы не посмотрим, что вы рабочий. По злобе хотите выпустить из завода кровь?

Макар Рукавишников весь потянулся и, задыхаясь, еле слышно произнес:

— Да что вы? Для меня легче из себя кровь выпустить.

— Ее из вас выпустят. — И Николай Кораблев взял было трубку телефона, намереваясь позвонить в соответствующее учреждение, чтобы арестовали Рукавишникова, но в это время в трубке послышался голос инженера Лалыкина. Тот так же взволнованно, как и Рукавишников, сообщил:

— Николай Степанович, нам срывают график: приостановилась подача деталей.

И тут же его перебил Иван Кузьмич:

— Крышка! Нам, моторному, крышка: сосед не дает коробку скоростей.

Затем позвонили из цеха коробки скоростей: там тоже чего-то не хватало, потом с электростанции, из ремонтно-механического, из литейного… и со всех сторон посыпались такие тревожные звонки, как будто весь завод разом был охвачен пожаром.

В кабинет вошел Альтман. Всегда веселый, жизнерадостный, он теперь казался каким-то опухшим. На вопросительный взгляд Николая Кораблева он развел руками:

— Сели на якорь: Златоуст не подал металл.

Под Николаем Кораблевым закачался пол, стена перед ним куда-то поплыла, и он, упираясь руками в спинку кресла, сел.

А ведь только вчера спрашивали из Москвы, как дела с выполнением программы. Николай Кораблев спокойно и уверенно ответил:

— Хорошо. Выполним и дадим сверх программы четыреста моторов.

— Сверх программы четыреста моторов? Тогда с вами сейчас будет говорить товарищ Сталин, — и человек, говоривший по телефону с Николаем Кораблевым, передал трубку Сталину, и в трубке послышался глуховатый, тихий, но далеко слышимый голос:

— Вы, товарищ Кораблев, говорите, что дадите сверх программы четыреста моторов? Это наверняка?

Николай Кораблев чуть замялся, сказал:

— Да. Наверняка, наверное.

— А без «наверное»?

— Да. Дадим, — уверенно ответил Николай Кораблев. — Трудно, но дадим.

— Нам еще трудней. Но мы надеемся на вас. А вы на кого?

— Я? Я на рабочих.

— Вот это хорошо. Передайте товарищам, что… я очень прошу помочь стране. Очень прошу. До свидания.

И вчера же по всем цехам, по всем общежитиям были проведены митинги, и всем рабочим были переданы слова Сталина… И все рабочие поклялись дать сверх программы четыреста моторов…

И вот — нет металла, нет деталей, нет нефти, угля, есть только рабочие, желание и обещание дать сверх программы четыреста моторов.