Борьба за мир

На этот раз Иван Кузьмич был необычайно приодет. В сером отутюженном костюме, на голове бархатная кепка старинного покроя, называемая «семь листов и одна заклепка», на ногах широконосые с резинками на боках ботинки, а из-под полы пиджака виднелись кисточки пояска. Поздоровавшись с Николаем Кораблевым и Иваном Ивановичем, он, видя, как недоуменно смотрит на его костюм директор, садясь на стул, сказал:

— Елена Ильинишна переслала с одним добрым человеком. И сама собирается сюда — всей бригадой. Да-а. Вот так-то. Слетаться начинаем. Первой, конечно, скачет жена Степана Яковлевича. Ну, этой легче, одна сорока. — Как всегда, он и теперь чувствовал себя в кабинете директора стесненным, зная, что у того каждая минута на счету, и поэтому заторопился. — По такому делу к вам, Николай Степанович: во-первых, квартиру надо.

— Иван Иванович отстраивает вам и Степану Яковлевичу отдельный домик — коттедж.

— Благодарю за заботу, — Иван Кузьмич, повернувшись к Ивану Ивановичу, легонько кивнул. — А во-вторых, как только устроимся, прошу на новоселье. И, в-третьих, зачем и пришел по существу, — тут Иван Кузьмич посмотрел в ладонь, растирая ее большим пальцем, и, приподняв голову, сказал: — Шел сюда, думал, начну так и этак… а вот сейчас сердце требует — скажи прямо. Обида у меня — очень большая.

— Что такое? — встревоженно спросил Николай Кораблев и положил руку на плечо Ивана Кузьмича, который хотел было приподняться со стула.

— Слыхал, работу по закалке металла током высокой частоты посылаете на соискание государственной премии?

— Посылаем, — Николай Кораблев шагнул к несгораемому шкафу и достал папку в черном кожаном переплете.

— Это очень хорошо, — согласился Иван Кузьмич, но в его голосе послышалась жестокая обида. — Очень хорошо… надо послать… и правительство, конечно, одобрит… и премию первейшую выдаст.

— А в чем дело, Иван Кузьмич?

— Не существенна обида — растолкуйте, существенна — поправьте, — еще злее проговорил Иван Кузьмич. — Василия, слыхал я, нет?

— Как нет? Что вы! — Николай Кораблев развернул папку, открыл первую страницу и пододвинул к Ивану Кузьмичу.

Тот дрожащими руками вынул очки и прочитал в уголке на первой странице:

«Авторы: Василий Иванович Замятин,

Николай Петрович Лалыкин,

Николай Степанович Кораблев».

Иван Кузьмич еще раз прочитал, затем уж только «Василий Иванович Замятин». Поднял голову, снял очки и увлажненными глазами посмотрел на Николая Кораблева.

— Не забыли, значит? А мне сказали, что сына-то и нет. Вот и верь постороннему слуху. Ну… и все, — встал, пошел и от двери: — Так прошу на новоселье.

Когда за ним закрылась дверь, Николай Кораблев не менее взволнованно, чем Иван Кузьмич, сказал:

— Законная тревога за сына. А у нас с вами такая же тревога должна быть за каждого рабочего, за каждого инженера. — Он болезненно поморщился, трогая рукой седой клок волос на голове. — Есть, знаете ли, такой дурацкий взгляд: дескать, война, и пусть все работают… «как в окопах». Мы верим, что наши воины не вечно будут в окопах, а здесь и не положено создавать окопы… Это преступно. Люди приехали сюда из Москвы, Ленинграда, Киева, других городов. Там были и театры, и кино, и хорошие доклады, и журналы — ведь это для них как соль к столу. А тут ничего этого нет. Ну, можно день без соли, два, месяц, а мы ведь в Чиркуле почти год. И начинается. Что? Душевная цинга.

— Как? Как вы сказали? Цинга? Да, это страшная штука. И никаких витаминов не подыщешь.

— Нет, они есть: творчество, Иван Иванович. Мы направили всю техническую интеллигенцию на рационализацию производства, и такая поднялась волна, какой мы вовсе не ждали. Вон, посмотрите-ка, — Николай Кораблев показал на стол у окна, заваленный папками, тетрадями. — Это все предложения. Есть тут, конечно, и «умопомрачительные», но очень много полезного, даровитого. Например, у нас на заводе было до тысячи видов инструментов. Четыре инженера взялись за это и сократили до… просто страшно говорить… до двадцати девяти. Вы понимаете, какой это прыжок? Рабочему надо знать не тысячу, а только двадцать девять. Или по тому же термическому цеху. Есть у вас полчасика свободных? Сходим туда.

— С удовольствием, У меня у самого, Николай Степанович, душа малость покрылась ржавчиной: еще нет своего, домашнего рабочего стола.

2

Их встретила нежная уральская ночь… Откуда-то со стороны легкий ветер нес густые запахи гор. Запахи эти смешивались с дыханием завода — едкой гарью, нефтью. Иван Иванович повел носом, остановился, сказал тихо, как бы боясь что-то спугнуть:

— Чуете, Николай Степанович? Это вот горьковатое — сосна, а это вот, — он еще потянул носом, — дикий клевер… Ах, ах. А это вот богородская трава. И вам не хочется туда, в горы? — и спохватился: — Как у вас, родной мой? Давно я вас не спрашивал.