Бонсай

Я никогда не был твоим поклонником «номер один». Я был твоей леди Макбет. Поддерживал тебя, когда ты в слезах приходила домой со своей скучной канцелярской работы, собираясь писать. Ты говорила, что с самого детства представляла себе большую книгу с белыми страницами, которую должна заполнить. Я и понятия не имел, что в тебе таится поэт. Как и все твои «крупные драмы», это было словно гром среди ясного неба. Без предупреждения. Я целиком и полностью предоставил себя в распоряжение твоего проекта. Где бы ты была, если б я не послал твои первые рукописи в журналы и издательства? Это я надписал адреса на конвертах, спустился вниз и положил их в почтовый ящик. Ты легла и натянула одеяло на голову. Надеялась, что, если будешь лежать тихо, рукописи тоже будут лежать тихо и никогда никуда не дойдут. Вела себя как курица, которой отрубили голову и она носится в бессмысленной пляске святого Витта по брусчатке двора, слишком глупая, чтобы догадаться, что надо лечь и умереть. Так что та страдающая корова, не была ли она скорее больной курицей? Я, по крайней мере, знаю, что, если бы все время не поддерживал в тебе рабочий настрой, не побуждал тебя писать, ты закончила бы уборщицей в клининговой компании.

По нескольку раз на дню мне приходилось проталкивать тебя через дверь твоей комнаты и сажать за письменный стол. Ты все время, под любым предлогом, сбегала. То забыли о чем-то договориться, то должны о чем-то поговорить. А не пойти ли нам попить пивка или сходить в кино? Ты все время меня мучила. Снова и снова мне приходилось уговаривать тебя пойти в комнату и заняться делом. А когда моего дара убеждения не хватало, приходилось тебя относить. Или в прямом смысле слова тащить за волосы. Натуральный фарс. В итоге оставалось только уйти, покинуть квартиру. Я же не мог запереть тебя в комнате. Слишком уже это мелодраматично на мой вкус.

Меня никогда не было дома? Знаешь, столько лет прошло, что ни один из нас уже точно не может посчитать, как часто я отсутствовал. У меня ведь одно время мастерская была дома. Но ничего не вышло. Ты не оставляла меня в покое. Липла ко мне. Пришлось устроить мастерскую в другом месте, чтобы предоставить тебе возможность писать. Ты была просто невыносимой, если не писала. Страдала неврозом навязчивых состояний. Однажды я пришел домой — уже не помню откуда, — а ты все белье постельное стащила на пол и вспорола наши матрасы бритвой. Вокруг тебя был вечный Армагеддон. А это не совсем то, чего ждешь, придя домой в надежде расслабиться. Одно лекарство у меня было — засадить тебя за письменный стол.

Память подводит? Может быть. Но именно так мне это вспоминается. Ну, давай, выкладывай свою версию. Молчишь, малыш. Закроешься, как устрица, и разрешишься несомненной жемчужиной, принадлежащей вечности. Если тебе нечего добавить, то мне есть что. О нет, ты не бросила работу. Это мы себе позволить не могли. Ходила на все свои работы, а писала по утрам, рано, ни свет ни заря. Я не мог совмещать работу с академией. В те годы ты меня содержала, малышка. Буду благодарен по гроб жизни. Я восхищался твоей невероятной дисциплинированностью.

Ну да, если мы все же намереваемся придерживаться справедливости со всей мелочностью и дотошностью, то надо вспомнить, что и я какое-то время работал в «Фредеригсберг антиквариат». И обеспечивал нам горячие обеды, а еще добыл несколько чудесных первых изданий Гете и Шиллера. Денег не хватало, зато было много свободы. Все позволено. Первую нашу марихуану привез курьер из США. «Трава» — такое красивое слово. Мы были детьми своего времени. Унесенные новой волной французского кино. Новым французским романом. Мы торчали на рок-концертах и фильмах американского андеграунда. Помнишь наш первый уорхоловский фильм «Himself as herself»? [4]Ночами спорили. С нами родился совершенно новый мир.

Не Уорхол? М-м-м, не все ли равно. У меня нет времени для буквоедства. Я не был ни на одном рок-концерте? Ну и память у тебя.

Вполне возможно, я чаще ходил на струнные квартеты Бетховена. Но мы, во всяком случае, были в «Народном парке» в Мальмё и слушали «Blood, Sweat and Tears» [5]. Тебя там не было? Ты всегда была убийцей радости. Твоя злоба резала до костей, не оставляла камня на камне. Распространяя безысходность и все опустошая. Этого я и не выношу в женщинах. Когда они принимаются излагать тебе в мельчайших подробностях, как все обстоит на самом деле, как ложь и обманы мужчин вопиют к небесам, как их видно насквозь, будто жалких эксгибиционистов. Тебя умаляют до ничтожества, до болтающегося в проруби говна, упакованного в ложь. Это правда, малыш, правда.

А правда так некрасива, разве ты не понимаешь? Я не могу жить без красоты. Красота — соль жизни. Смысл всего. Безобразное бессмысленно. Таким образом, правда бессмысленна. Это простой логический вывод, мы еще на первом курсе проходили. Дождь не может одновременно идти и не идти.