Бомбардировщики

К сожалению, большинство товарищей не восприняли серьезно опасения командира. Даже Савинцев вежливо напомнил о перевооружении на новые самолеты и нежелании начальства бросать полки в дневные налеты. Этого, по его мнению, достаточно.

— Да понимаю я, что бьются, — поддержал штурмана Вениамин Страхов, — но с молодняком иначе не бывает. Сам знаешь, первые 10–12 вылетов особо рискованные, а потом люди осваиваются.

— У немцев через месяц-другой интенсивной работы аварийность растет, — заметил Селиванов.

— Усталость? — живо отреагировал Чернов, поворачиваясь к инженеру всем корпусом.

— Не только, гордыня, бравада и наплевательское отношение к инструкциям. Считают, что после полусотни рейдов им сам черт не брат, вот и забывают элементарные вещи. Гибнут по глупости.

— У нас такого… — начал было Иван Васильевич и сконфуженно втянул голову в плечи под жизнерадостный гогот товарищей.

Именно майор Чернов именно вчера чуть было не угробил машину на посадке. Забыл выпустить шасси. Так и пошел на посадку, как желторотый курсант. Хотя нет, курсант инструкции помнит и всегда смотрит на лампочку индикатора стоек шасси. В самый последний момент, когда весь аэродром застыл от ужаса, Чернов понял, что что-то идет не так, а штурман матерится, не в силах донести до летчика простую мысль, что сейчас они гробанутся. Ивану хватило доли секунды, чтоб потянуть на себя штурвал и добавить газу моторам. Со второго захода он сел как положено, даже излишне старательно. Видимо, струхнул майор изрядно.

— А кто у нас заместитель по летной подготовке? — Овсянников вперил в бедного Чернова тяжелый пристальный взгляд из-под бровей. — Немедленно провести зачеты по пилотированию. График дашь сегодня к обеду.

— Так точно, — не по уставному вздохнул заместитель.

— Как насчет времени на отдых? — поинтересовался старший лейтенант Зиновьев.

— Что ты имеешь в виду?

— За вчерашний день два дневных вылета, и сейчас половина полка на задании. Многие экипажи сделали по два вылета за день. Успели ли они отдохнуть?

— Успели, — вмешался капитан Иванов, — третий вылет силами свежей четвертой эскадрильи, плюс экипажи, вернувшиеся с задания до обеда. Отдыхали более полусуток. Немцы вообще по три-четыре вылета за день делают, и ничего.

Закурив папиросу, Иван Маркович отстраненно наблюдал за спором. Не о том товарищи говорят, не о том. Разговор давно ушел в сторону. А ведь дело не в усталости или браваде. Люди уже забыли первые дневные бомбардировки, или по сравнению с теми днями сегодняшний уровень потерь кажется им приемлемым. Нет, не так всё. Мы и в финскую теряли экипажи, и над Персией наши гибли. Другое дело — сейчас редкий вылет обходится без потерь. Вот в чем вопрос.

Пригласив командиров на совещание, Овсянников сам не знал, что предложить, как решить вопрос, думал — помогут решить коллективно, выскажут свои прикидки, что-то общее да и родится. Нет, не получается. Подполковник поймал себя на мысли, что с такой войной, как здесь, он еще не сталкивался. Раньше все было проще и не в пример легче. Не было таких ожесточенных ежедневных боев. Сражение идет второй месяц, а перелома не видно.

Иван Маркович загасил папиросу и потянулся к пепельнице, при этом его взгляд случайно наткнулся на сидящего у окна особиста. Михаил Гайда с интересом наблюдал за спором, но сам не вмешивался. Видимо, понимал, что не его ума дело обсуждать тактику бомбардировочных эскадрилий. Поймав взгляд Овсянникова, оперуполномоченный коротко кивнул, поднялся на ноги и, прихватив с собой стул, подошел к подполковнику.

— Посмотри, каждый о своем думает, — тихо молвил Гайда.

— И действительно, — Овсянников негромко хмыкнул.

Абрамов доказывал, что надо усилить политическую и патриотическую подготовку, больше времени уделять занятиям с личным составом. Инженер полка валил все на несоблюдение регламентов, уставов и нормативных документов. Комэски и Чернов обвиняли вражескую ПВО, дескать, слишком сильный зенитный огонь и истребителей у лимонников меньше не становится. Савинцев пытался свести всё к подготовке операций, бубнил о несогласованности действий и сваливал всё на штабы дивизии и корпуса.

В целом все ругали союзников за слабое истребительное обеспечение, хотя как раз вчерашние вылеты доказали, что немцы научились расчищать небо перед бомбардировщиками. Всего два сбитых самолета на дивизию и ни одного в нашем полку. Пару раз доставалось и нашим авиаконструкторам за слабое оборонительное вооружение.

— А ты сам как думаешь? — Овсянников хитровато прищурился.

— Думаю, все правы и все ошибаются, — ответил Гайда.

— Ошибаются? Может, и так. Мыслей нет. В этом и беда.

— Беда не в этом. Ругаем немцев, ругаем англичан, обвиняем авиастроителей, а все дело в системе.

— Смело.

— Я коммунист, — усмехнулся Гайда, — мне можно и нужно. Ты не подумай, плохих людей, предателей у нас уже нет. — Прозвучало это двусмысленно, с намеком на прошедшие в свое время чистки.

— А кто есть?

— Преданные делу, добросовестные головотяпы. — Гайду понесло. За прошедшую минуту он наговорил столько, что хватило бы на целый полк.