Болтун

Расстояние от моего дома под номером девять до дома под номером двенадцать было весьма приличное, много больше, чем в городах италийской Империи, потому что внушительные куски леса отделяли нас друг от друга. Самой охраняемой вещью в Бедламе было личное пространство.

Я прошел по кленовой улице, то есть роще с кленами, бескомпромиссно стремящимися вверх. Не распогодилось, и май показался мне сентябрем. В конце концов, противоположные вещи — ранняя осень и поздняя весна иногда совершенно неотличимы. Так бывает со многими феноменами в жизни.

Я вдыхал влажный воздух и радовался тому, что деревья, которые я знал, когда был ребенком, ничуть не изменились. Большинство людей, которых я знал тогда мертвы или же превратились в стариков, которые нас прежде смешили.

Большинство вещей, которые я знал, сломались, потерялись или были выброшены мной.

Большинство зданий перестроили, снесли или обставили по-другому.

Но деревья, для которых моя жизнь всего лишь короткое путешествие мотылька у вечно горящей лампочки, остались теми же.

Дом номер двенадцать был много менее ухоженным, чем дом номер девять и стоял в значительном отдалении от соседей даже для Бедлама. Он был довольно большим, и в то же время казалось, что основная часть этого пространства совершенно забыта людьми. Во дворе образовалась свалка: какие-то проржавевшие механизмы, пустые коробки, старые телевизоры, разбитые аквариумы. Большие вещи, которые никуда не годятся.

Прямо на газоне стояла ржавая машина без колес с открытым кузовом. В нем были какие-то баки, они отчетливо пахли скипидаром. Ничего красивого или уютного, чем стараются обзавестись даже бедные люди, словно двор и дом даже не задумывались, как место для жизни.

Я открыл калитку, и она скрипнула так надсадно, что могла бы оповещать о приходе гостей вместо звонка. Пройдя через захламленный двор и переступив через все, что было не нужно больше никому, кроме обитателей этого дома, я достиг крыльца.

В этой свалке было какое-то особенное милосердие. Это был хоспис для предметов. А с определенной точки зрения, так как мы все состоим из сходных веществ, находящихся друг с другом в сходных молекулярных связях, проявлять милосердие к проржавевшему металлу было так же достойно, как к усталому от жизни старику.

Придя к этому выводу, я даже проникся определенным уважением к хозяевам, но когда не оказалось звонка, мне пришлось самым бесцеремонным образом стучаться.

Открыли мне не сразу, а я давненько отвык ждать, поэтому закурил снова. Когда дверь распахнулась, передо мной оказалась женщина с сигаретой в зубах. Это был очень забавный жизненный момент, мы одинаково закусили сигареты, только я с левой стороны, а она с правой.

Женщине было, наверное, чуть за сорок, хотя она и выглядела несколько старше из-за немытых волос, заплаканных глаз и искусанных губ. Одежда на ней была словно бы она выбирала ее вслепую — нарядный свитер и домашние штаны, капроновые чулки или колготки и пушистые тапочки с щенячьими мордочками. На плечах ее лежал длинный шарфик с нарисованными на нем поездами. От нее пахло алкоголем и она выглядела так, будто не ела как минимум сутки.

Я сказал:

— Доброе утро. Я насчет вашего сына.

Она меня не слушала. Глаза у нее становились все более круглые, лицо демонстрировало несколько степеней осознания.

А затем она резко закрыла дверь, и мне пришлось постучаться снова. Открыв, она опять увидела меня, в этом плане ничего не изменилось. Я был даже польщен, на меня очень давно не реагировали таким образом.

— Нет-нет-нет-нет! — сказала она. — Я не могла так допиться.

— Вы не ели очень давно, по крайней мере мне так кажется. Наверное, вы могли так допиться.

А потом она вдруг села прямо на порог и горько заплакала, завыла. Я опустился рядом и сказал:

— Я здесь, чтобы вам помочь. Мне нужно узнать про то, как пропал ваш сын.

Она то и дело вытирала нос, но он не становился менее влажным. Я аккуратно поднял ее на ноги и повел в дом. Гостиная была захламлена не меньше, чем двор. Несмотря на то, что помещение было большим, оно казалось очень тесным.

Минуя, не без труда, все препятствия, я опустил ее на диван. Рядом с ней блестела вырвавшаяся из ткани пружина.

— Вы живете одна?

Она кивнула, а потом заплакала еще горше, и я понял, почему. Теперь одна, вот какой был ответ.

— Давайте так, я приготовлю вам завтрак, и мы поговорим. Где кухня?

Она махнула рукой в сторону, снова закрыла лицо руками.

На кухне обнаружилось семь бутылок вина разной степени початости, еще две были разбиты. Я осторожно убрал осколки бумажными полотенцами, потому что веника не нашлось. В холодильнике из того, что могло готовиться быстро и утолять голод качественно были только яйца. Соорудив яичницу, не очень красивую и не слишком ровную, я нашел для нее пристанище в виде тарелки и вилку, как необходимый инструмент.

Когда я принес ей еду, она взяла вилку и стала есть без лишних вопросов. Видимо, от удивления.

От монотонного действия или от горячей еды, взгляд ее стал яснее.

— Это вправду вы?

— Я. Как вас зовут?

— Адельхейд.

— Хорошо. Меня зовут Аэций.

— Я знаю.