Болтун

— Хильде, детка! — крикнул я, чем породил среди моих доморощенных биографов слухи о том, что Хильде — моя любовница. К счастью, это недоразумение быстро прояснилось. Первым моим импульсом было бежать ней, но нас разделяла довольно широкая оркестровая яма.

— Бертхольд! — закричала она. На лице ее были и улыбка, и слезы. Я любовался на красивейшую женщину, которой она стала. Я любовался ее длинными, рыжими волосами, ее прекрасными глазами, чудесным, повзрослевшим голосом. У Дарла был самодовольный, неприятный вид. Он закурил новую сигарету, а потом сел в первом ряду и посмотрел на меня требовательно, словно я был что-то ему должен.

Я снова перевел взгляд на Хильде. Она прошептала одними губами:

— Я так скучала.

Но я услышал ее. И эти ее, почти не существовавшие, слова вдруг предали мне сил, страсти, артистичности, которые спали внутри меня, невостребованные до этой минуты.

— Друзья! — крикнул я, развернувшись к залу. Я улыбался. И я решил не лгать.

Но я обещал Дейрдре и не говорить правды. Щекотливая ситуация разрешилась сама собой. Белел валявший в оркестровой яме листок с речью. Он вовсе не был мне нужен, моя Октавия. Я вдруг почувствовал, что могу говорить так, чтобы меня слышали. Ровно как тогда, когда пел песенку про Клементину, только теперь мне на ум приходили не чужие, а собственные слова.

— Я делал это потому, что хочу изменить мир. Я хочу сделать его лучше. Более пригодным для нас всех. Моя подруга, Дейрдре, говорит правду, я просто хотел, чтобы чего-то не было, и вместо этого наступило нечто другое. Как много неопределенности, друзья. Но теперь я знаю все. Я смотрю на вас, и все складывается. Теперь я могу сказать, что я — политический террорист. Посмотрите, за что мы все можем бороться. Как много вещей мы могли бы делать, но не делаем. Как много плохого больше не случится с нами! Друзья, Дейрдре говорила, что люди боятся нечто изменить, но это неправда. Вы все, мы все, очень смелые, мы сильные, и мы способны на такие удивительные вещи, которых принцепсы и представить себе не могут. Нам не нужно жертвовать нашими жизнями, нам нужно жить! Нам не нужно совершать самоубийственные поступки, нам нужно не бояться, потому что мы не слабее. Мы ничем не отличаемся от принцепсов и преторианцев, и более того, мы лучше них, потому что мы не сломались, не забыли. Друзья мои, вы разные, но всех вас объединяет и еще одна вещь — вы достойны большего, мы достойны большего. Безопасности, уверенности, свободы! Забудьте про мои убеждения, они ничто. Люди ценнее убеждений! Люди ценнее всего на свете! Но страны понимают лишь язык силы. Дейрдре права, жизнь, это не трудность. Каждую секунду мы должны не бояться, а жить, не прятаться, а жить, не думать о том, что могло бы быть лучше, а жить, и даже не бороться, а жить. Потому что жизнь это больше, чем бесконечная битва с ней. Если мы и будем бороться, то один раз. И это не будет война, в которой мы с готовностью отдадим наши жизни. Это будет война, в которой мы победим. Потому что мы правы, потому что нам есть, что ценить, потому что мы знаем, за что нам сражаться. У нас есть что подарить тем, кого мы любим — свободную жизнь. У нас есть, чем порадовать себя самих — профессия, образование, безопасность, право присутствовать там, куда нас не пускали прежде. Это очень простые вещи, и за них люди будут воевать.

Я не знал, как в моих словах вообще всплыла война. Я не рассчитывал говорить о ней. Только потом я понял, что когда все было для меня зарево, все горизонт, слово «война» подсказали мне люди.

Оно болталось на их языках, и я снял его.

Они кричали о войне, а я открывал рот. Перечитав эту речь много позже, в одном из учебников, где у нее даже появилось название, я не поверил в то, что все это говорил. В финале я раскинул руки, словно был уверен, что могу даже взлететь.

— Мы с вами, вы и я, не будем действовать так, чтобы потерять наши жизни. Мы будем действовать так, чтобы сохранить как можно больше людей. Потому что я хочу, чтобы никто не погиб. Я хочу, чтобы все увидели, как прекрасна может быть жизнь, когда можно быть уверенным в том, что завтра не отберут твой теплый дом, и дочь, и деньги. Мы найдем оружие, друзья! Пусть смотрят, как меняются времена, пусть думают, что мы никого не обидим. Мы сделаем все так, словно готовы бастовать, но они не будут знать, что мы готовы воевать. Мы найдем себе оружие, и его будет много. И тогда каждый, кто захочет, дойдет до самого Вечного Города, до глотки и сердца Империи. Друзья мои, я хотел только помочь! Только помочь.

Последнюю фразу я повторил тихо, она была обращена уже не к людям, а к распахнутому чемодану, к глазам равнодушным, как небеса.

Кто-кто кричал, кто-то аплодировал. А я раскачивался на пятках, я улыбался, я был опустошен, и в то же время в душе моей прибыло. Я думал, я ничто, а оказалось, что я — бездонный колодец.

Что я действительно все могу. И могу даже больше.