Болтун

— Думаю, дело в деревьях. Человеческий мозг искренне недоумевает, когда нарушаются пропорции. Природа здесь довольно буйная. Думаю, в этом есть некоторое божественное влияние. Более того, я бы предположил, что эта штука питает лес. Представь себе, если боги всесильны, сколько…

— Энергии, — сказала Октавия шепотом. — Силы.

— Да-да. И если бы мы с тобой нашли это мифологическое, все время ускользающее и непрестанно меняющееся, место, сколько могли бы почерпнуть оттуда Грациниан и Санктина.

На лице Октавии отразилась мечтательность особого рода — она представляла, с каким облегчением избавится ото всей этой истории. Затем она нахмурилась, словно ее разбудили в самый неподходящий момент.

— Но все это просто старая, забавная история, так?

— Так. Но я верю в старые, забавные истории, как в самого себя.

— Отчасти ты и есть старая забавная история.

Я вдруг почувствовал себя неуютно, словно бы за нами наблюдают. Смутное движение почудилось мне за окном пустого дома, мимо которого мы проходили, я направился туда, но Октавия взяла меня за руку, потянула назад.

— Аэций, пожалуйста, давай позавтракаем. Там ничего нет.

— Так вот, — продолжил я, стараясь стряхнуть с себя это ощущение присутствия. — Старая история. Я подумал, если мой бог захочет, чтобы я нашел ее, я найду. Положись на удачу и так далее.

— Но ты нашел кое-что другое.

В интонации ее было нечто такое, что я понял — она тоже что-то чувствует, просто не хочет меня волновать. К счастью, ровно в этот момент улица окончилась термополиумом. Разница между этим заведением под названием «Субботний вечер» и молочным баром моей молодости была как между куклой и живым человеком.

«Сахар и специи» возник самым естественным образом, этот термополиум же пытался повторить историю, поговорить с ней на ее языке. Получалось это неловко, однако вызывало определенную приязнь, как речь иностранца, изобилующая грамматическими ошибками и разукрашенная акцентом, вызывает умиление.

Неоновая вывеска горела с ночи, это значило, что официанты еще не разошлись со смены. Перед нами было круглосуточное заведение с хорошим кофе и холодными пирогами, кружащимися за стеклом. История дохнула на это место китчем, все, что выглядело естественно в термополиумах моего времени, здесь казалось излишне ярким, искрящимся или лакированным.

Когда мы вошли, официантка уронила тарелку. По крайней мере, она уже была пустая, и мы никого не лишили завтрака.

— Бертильда, если ты еще раз…

Однако, выглянув из кухни, повариха тут же замолчала. Если бы что-нибудь было у нее в руках, я уверен, она тоже бы это уронила. Мне даже стало жалко, что так не случилось, бедняжка Бертильда явно страдала от склочного характера начальницы не в первый раз. Впрочем, быстрого взгляда сначала на повариху, потом на официантку хватило, чтобы понять — это мать и дочь.

— Мой император, — пробормотала повариха. — Моя императрица.

— Прошу прощения, — сказал я. — Это частный визит.

— Мы просто хотим позавтракать, — улыбнулась Октавия. — У вас чудесное заведение.

— Бертильда!

Мы сели за столик у окна. Не так далеко от нас обосновался человек со страстью вычислявший что-то и записывавший результат на салфетке. Ему было не до нас, и он явно сидел здесь довольно давно. Бертильда подливала ему кофе, судя по разновозрастным пятнам на столике, не первый час, даже не первые пять часов.

Безымянные бутылочки с томатным соусом и горчицей не обладали крышками, это расстроило Октавию и вызывало ностальгию у меня. Высокие стулья, обтянутые скрипящим кожзаменителем и блестящие своими металлическими спинками, оказались очень неудобными, однако я был уверен, что едва здесь вкусная.

— Что-нибудь, — начала Бертильда, затем сделала паузу, выдала:

— Извините!

— Не стесняйтесь, — попросила Октавия со своей особой, располагающей интонацией, и Бертильда словно против воли расплылась в улыбке. Это была симпатичная полная девушка, ее ярко-розовое платье отсылало к моде тридцатилетней давности, а прическа была хорошо залачена. На руках ее были татуировки — яркие-яркие, напоенные краской розы, проткнутые кинжалами, симпатичные котята, пирожные. Все это не имело композиционного единства, однако отлично представляло Бертильду.

— Я хотела сказать: что-нибудь выбрали? А потом поняла, что вы еще не смотрели меню.

— Тогда, может быть, вы нам что-нибудь посоветуете?

— О, у нас есть здоровские пироги с лаймом, и пекановые печенья, а еще тыквенный суп, блинчики с кленовым сиропом, молочные коктейли, мясной рулет…

Она вразнобой перечисляла довольно приятные вещи и расслабилась к концу длинного списка так сильно, что выдула из жвачки розовый пузырь, совершенно не стесняясь. Язык у нее тоже был проколот, и ей это шло.

— Мне, пожалуйста, персики со взбитыми сливками, — сказала Октавия. Из всего перечисленного ее понятия о еде пересекались с местными лишь в этой точке. Я попросил:

— Кусок говядины, пожалуйста. И не обязательно его дожаривать.

— Мам…

— Думаешь, я не слышала?!