Болтун

Я был рад увидеть моих друзей, и настроение мое поднялось, а когда я, чистый и этим довольный, вышел из душа, я понял, что наступила настоящая ночь, когда все разошлись, и уединение с прохладой дают отстояться дневным впечатлениям, приводят мысли в порядок.

Дом сохранял тишину, пока я стоял на месте, но каждый мой шаг откликался нежным поскрипыванием половиц. За окном поднялся ветер, и я подумал, что же ты за май такой, а?

Октавия лежала на кровати и что-то записывала. Она прикусила губу, на лице ее замерло сосредоточенное, вдохновленное выражение. Я сел рядом, заглянул через ее плечо.

— Что ты пишешь?

— Свои впечатления. Потом я соберу их социокультурный проект. Может быть, это будет роман. Или монография.

Я скользнул взглядом по строчкам, а потом она передала блокнот мне в руки.

О доме было написано очень метко: застарелая, пыльная горечь, сублимированная тоска и драма. Я с интересом прочитал о том, как увидела сегодняшний день она — у нее осталось много сложно оформленных мыслей и много трагической красоты леса, который вскоре все здесь поглотит.

— Я бы хотел, чтобы ты продолжала это писать. По-моему, получается очень красиво. У всего этого есть ритм. Выходит что-то вроде песни.

Я водил пальцем по строчкам, впитывая то, что она чувствовала, когда давала им появиться на свет. В написанном ей была свобода и откровенность, которых никогда не было в ней самой, это была отчужденная от нее часть, которую я любил, как в прошлом любили отсеченные локоны или отданные украшения люди, расстававшиеся навек.

— Тебе вправду нравится?

— Это то, что я хотел бы прочитать.

Она обняла меня. На Октавии была старая ночная рубашка Гудрун, узкая ей в груди и наделенная некоторым количеством заплаток. Выглядело так, словно дешевая ткань причиняет ее телу некоторые физические страдания. И я подумал, смогла бы она быть со мной, если бы я был никем?

Ответ у меня был, и оттого я любил ее еще сильнее. Октавия обняла меня и поцеловала в лоб. Я вдруг почувствовал себя маленьким мальчиком, который не может ошибиться так, что его перестанут любить.

Она сказала:

— Ты очень сильный. Ты ведь знаешь, что я так считаю? Я уважаю тебя еще больше оттого, что ты рассказываешь.

— Я намного менее потрясающий, чем многие обо мне думают. И доля везения в моей жизни выше, чем доля бескомпромиссной борьбы.

Из мальчишки, печального и испуганного, скрывающегося за фантазиями о всемогуществе, я вдруг стал кем-то счастливее и проще. Безымянный кто-то, у кого еще нет никаких проблем, а оттого нет имени.

Мы легли в кровать, и Октавия выключила свет. Она обнимала меня и гладила. У нее были нежные руки. Иногда она целовала меня в висок, и я закрывал глаза, чувствуя, как окружающий мир кружится, качается, словно это был большой корабль посреди, наконец-то, спокойного моря.

— Ты справился с трудностями, которых я и представить себе не могла, ты остался человеком и никогда не сдавался. Я рада, что знаю тебя.

Я чувствовал ее безусловную любовь, желание помочь мне, это была волна запредельного тепла, которую она не смогла бы выразить в словах, а я не смог бы воспринять, услышав. Мне было абсолютно спокойно, словно бы я ни в чем и никогда больше не буду нуждаться.

Неутолимый голод стал любовью, и я больше не чувствовал в себе хищничества, зубастой пасти, поглощающей меня, когда больше есть было нечего. Я дремал, ощущая ее прикосновения, и чувствовал, как уходит боль, которой было много лет. Я был свободен оттого, что она любила меня. В конце концов, мысли стали путаться, и теплота превращалась в темноту сна.

Я услышал щелчок коробочки с таблетками, значит Октавия тоже собиралась спать. Сквозь вату сна я обнял ее, когда она снова легла. Некоторое время я дремал, не вполне проваливаясь в сон, но и не вполне его покидая. В конце концов, потихоньку озеро, в которое я готов был погрузиться, обмелело, и я осознал, что отдыха не будет. Я не понимал, почему. Я успокоился, как никогда, был в доме своих друзей, а рядом спала любимая мной женщина.

Я приподнялся, чтобы посмотреть на Октавию. Казалось, она заснула. Я осторожно поцеловал ее макушку, ощутив под запахом ментолового шампуня цепкий аромат амбровых духов, которые она использовала для торжественных событий. Эти ароматы удивительно контрастировали — дешевый и невероятно дорогой, один родом из супермаркета, другой создан в честь ее рождения, на заказ. Простой и сложный, тот, от которого не останется следа на следующий день и тот, который с ней уже больше недели, словно стал ее частью.