Большая перемена (сборник)

И сердце опять начинает легонько пощипывать память. Когда мы с Линой танцевали вальс, она слегка откидывалась назад, на мою руку, и напевала себе под нос. Но вот заводили танго, и она, затихнув, приникала ко мне. Её волосы, с еле уловимым запахом хвои, щекотали мой нос.

Теперь я сидел в углу зала на жёстких матах, словно на отшибе, завидовал танцующим и отчаянно проклинал себя за то, что когда-то не использовал сполна дивные, подаренные мне минуты.

Перенесшись в замечательное прошлое, я не заметил, как ко мне подошёл Ляпишев.

— Нестор Петрович, я давно хотел признаться, да не хватало духа. Значит, так. Ганжа врезал мне по делу. Я нехорошо сказал о Светлане Афанасьевне. Не то что нехорошо. Я её уважаю. Я сказал, как говорят мужики, когда проходит отличная баба. Ну, вы знаете сами.

— Не знаю. А что говорят? — спросил я с любопытством.

— Тогда вам лучше не знать. Нестор Петрович, вы меня простили?

— Прощения вы должны просить у Ганжи.

— Он меня амнистировал, — оживился Ляпишев, — врезал прямо в глаз. Вы видели сами. Будто наградил почётной грамотой!

— Геннадий, вот ты где?! — сбоку к нам приблизился Петрыкин.

Он тоже был на спектакле, я ему лично отнёс приглашение и сунул в почтовый ящик. Билет был в единственном экземпляре, остальные зрители обошлись афишей, выставленной в вестибюле. Я сам нарисовал на листке ватмана, раскрасил цветными карандашами — персонально для Петрыкина.

— Васильич, тебе чего? Ты уже высказал всё! — расстроился Ляпишев.

— Не всё. Я вот о чём подумал. Стишок ты прочёл, но этого мало. Я же не ради этого стишка тебе отдал первую смену. Будем, Гена, из тебя делать полновесного человека. Пойдём обсудим. — Он взял Ляпишева под руку и потянул за собой.

— Нестор Петрович! — беспомощно вскрикнул мой ученик.

Но я только развёл руками. Затем, словно в очереди, ко мне подступили Коровянская и Тимохин.

— Вот нашлась! Но я к вам по неотложному вопросу. Нестор Петрович, подтвердите: это же я на неё стукнул, ну, что она тунеядка! — потребовал Пётр. — Она не верит, говорит я не способен.

— Как же я могу подтвердить, если это была анонимка? — спросил я с улыбкой.

— И я тебя назначил Татьяной! Сказал: или ты, или никто! — похвастался Тимохин. — Нестор Петрович подтвердит и это. Правда, Нестор Петрович?

— Эх ты! А я думала, будто нравлюсь тебе. — Коровянская обдала Тимохина презрительным взглядом.

И попыталась уйти, но он удержал её за руку.

— Нравишься, и ещё как! — загорячился Тимохин. — Хочешь, сходим в буфет? За мой счёт! — После этого он сделал над собой страшное усилие, будто с помощью мысли перевернул себя с ног на голову, и в отчаянии воззвал ко всему залу: — Я всех приглашаю в буфет!

У тех, кто слышал, его жалобный призыв вызвал смех.

— Я серьёзно, — обиделся Тимохин. — И вас, Нестор Петрович!

— Спасибо, я уже поел.

Они отошли, и сразу передо мной материализовалась Нелли. Будто я вызвал джинна, а волшебным словом служило упоминание о пище.

— Нестор Петрович, белый танец. Я выбрала вас.

— Благодарю, Нелли, за честь.

— Вы не шутите? Вы и вправду рады?

— Конечно, Нелли. Я польщён.

И мы вышли в круг. Я давно собирался поговорить с Леднёвой, прояснить её роль в истории с пирожками, да на это не было времени, и теперь представился удобный случай. Только бы найти подходящий повод для очень деликатного разговора.

Я был погружён в эти поиски и не сразу заметил: наш с Нелли ансамбль оказался в центре всеобщего оживлённого внимания. Моя дама возвышалась надо мной на две головы, точно водонапорная башня возле рядовой постройки. А я у подножья этой башни машинально привставал на носки. Наверно, наш танец смахивал на эстрадный номер. Эта комедийная ситуация заставила меня отбросить дипломатию и немедля приступить к воспитанию своей заблудшей ученицы.

— Леднёва, спасибо вам за вашу тёплую заботу, но я не голодаю. Утром жарю яичницу и пью сладкий чай, вечером делаю бутерброды и снова чай, тоже, представьте, с сахаром. Днём обедаю в столовых, могу взять щи или борщ и даже котлеты. А вы лишаете себя и отца калорий, необходимых для ваших организмов. Вы много работаете и должны питаться сытно и обильно, — выложил я, решив не ходить вокруг да около.

— Нестор Петрович, я вас люблю! — вот что я услышал в ответ.

И как это было сказано! С обожанием! С восторгом! Это было подобно удару по темени. Слава богу, у меня кроме ипостаси мужчины есть и вторая — педагога. Первая сейчас же запаниковала, не зная как быть, — мне в таких чувствах ещё не признавалась ни одна женская душа, — но вторая, учительская ипостась, быстро опомнилась и строго произнесла:

— Леднёва, я должен с вами поговорить!

Я привёл её в учительскую, там никого не было — ну разве что за столом, в дальнем его конце, сидела пожилая учительница географии, но она сонно клевала носом, облокотившись на пухлые подшивки газет, и потому была не в счёт.