Бои местного значения

Буданцев вздохнул. Умирать ему совсем не хотелось, а то, что он знал об этом человеке, не оставляло сомнений в серьезности его намерений. Неизвестно, отпустит ли он его живым потом, но что при встрече с милицейским или чекистским патрулем сидящий рядом человек выстрелит ему в бок, сыщик не сомневался.

— Насчет постов ничего не могу сказать. Я их не ставил. Команда на поиск вашей машины была, да. Прошла два часа назад.

— Сережа, сука, продал-таки? — без особого удивления спросил Шестаков, сворачивая с Кирова в безопасную, на его взгляд, узкую и темную улицу Мархлевского.

— Таксист, что ли? — уточнил Буданцев. — Да, позвонил в милицию. Все рассказал, дал приметы. Объявили общегородскую тревогу.

Об остальном он решил не говорить. Как еще до сообщения об угоне такси Лихарев собрал собственную опергруппу и раздал всем специальные «усыпляющие» патроны, особо проверил, чтобы ни у кого не осталось при себе боевых. Потом они долго ждали неизвестно чего, сидя в двух машинах, пока Лихарев не выбежал из подъезда и приказал гнать сюда, в Кривоколенный. И, наконец, заметив через специальный прибор отблеск света в окне третьего этажа, Валентин дал команду на захват. План здания у них имелся, и все действия были детально оговорены, а вот не заладилось.

Не оттого смолчал Буданцев, что надеялся на помощь, а просто считал, что незачем. Без пользы в данной ситуации. Сказал другое:

— Переулками поедете, как начали, возможно, и не попадетесь, до поры, конечно.

— А он умный, — иронически сказал Шестаков Власьеву. — Давайте его ко мне пересадим, ехать будем — и разговаривать. А то шею неудобно выворачивать все время. Ствол, конечно, у затылочка держите по-прежнему, коллега.

На секунду он остановил машину. Буданцев со сцепленными за спиной руками неловко пристроился на переднем сиденье.

— Вот так. И вам удобнее, и мне. Закурить желаете? Угостите его, друг мой. — Шестаков упорно не называл напарника ни по имени, ни по фамилии, и у опытного сыскаря Буданцева это родило некоторую надежду. Решил бы убить — не стеснялся в выражениях. И то, что стало известно о кольчугинской истории, тоже говорило в пользу наркома. Убивать он явно избегал.

Что же касается случившегося в квартире, ясности об этом эпизоде Буданцев так и не имел.

Переулков в Москве, слава богу, достаточно. Коротких и длинных, прямых и изгибающихся под самыми немыслимыми углами, которыми можно просквозить весь огромный город, ни разу не появившись на освещенных и контролируемых улицах.

Беда в другом — до сегодняшней ночи Шестаков понятия не имел о существовании большинства из них. Он оказался в Москве в том возрасте и в той служебной роли, когда по улицам, за исключением самых близких к дому и месту службы, пешком уже не ходят. Тем более — просто так, для интереса и удовольствия.

Но, однако, выяснилось, что он их все же знал. Не хуже московского извозчика — ветерана кнута и облучка. Словно в мозг ему спроектировалась подробнейшая схема. Причем — с заранее нанесенным оптимальным маршрутом.

Нога сама подтормаживала перед поворотами, а руки вертели руль — с Мархлевского на Костянский, по Ананьевскому на 1-й Коптельский, вдруг резко вправо на Безбожный, потом на Переяславку, на Пантелеевскую — вдоль железнодорожного полотна, с нее вправо на переезд, мимо Пятницкого кладбища (здесь можно резко прибавить газу) — и снова направо, в одну из Сокольнических просек.

Тишина, темнота, безлюдье, снова ощущение свободы и почти что счастья. Проскочили, прорвались! Сотни заснеженных гектаров леса вокруг. Погони нет. А если бы и появилась — звук мотора и свет фар можно будет засечь очень заблаговременно. На все времени хватит — и отъехать бесшумно в следующий лесной квартал, и «языка» ликвидировать, и даже пешком уйти, бесследно растворившись в левитановских аллеях.

До утра недалеко. Если ничего не случится — в половине шестого откроется метро, доедем до Киевского, повидаемся с Овчаровым, а там можно и домой, на утонувший в снегах кордон.

Впрочем, счастье и радость — они не для всех.

— У нас там вроде кое-что осталось? — спросил Шестаков у Власьева, забыв, что тот не присутствовал при сцене в Нескучном саду. Опомнившись, объяснил, о чем речь. Из кармана на дверце извлек оставшуюся бутылку. В просторном заднем отсеке, используя откидные сиденья как столик, выпили, пожалев, что закусить нечем, за успех и чтобы окончательно привести в порядок нервы. Поднесли стаканчик и пленнику.

— Даю слово офицера, — вспомнил совсем уже забытую лексику Шестаков, — если расскажете сейчас все и откровенно, убивать вас не буду. Мне это просто незачем. Пристегну наручниками к рулю — и сидите до утра. Мотор заведем, печка работает — не замерзнете. А уж там — как получится.

— Плохо получится, — хмыкнул Буданцев. — Вы ж должны представлять, что со мной после всего происшедшего сделают.

— Если не расстреляют — все остальное переживаемо, — успокоил его Шестаков. — Думаете, мне весело бегать сейчас, как загнанному зайцу? Однако бегаю, поскольку даже такая свобода лучше пыточной в Сухановке или безымянной могилы.