Бои местного значения

Тесля раскладывал на столе наш черный хлеб, открывал консервы, резал наше сало. Потом достал стаканы и налил по полстакана пахучей водки. Опять перед ним встал вопрос — наливать ли немцу? Тот сидел в ожидании и ничего не понимал из того, что я сказал, не понимал заминки Тесли. К нему в дом пришли победители, в его представлении варвары-большевики, с совершенно непонятной для него психологией, взглядами, образом мышления. Наши убеждения, наше поведение, как и наша гимнастерка, пропитанная насквозь потом, были для немцев величайшим открытием, следствием нашей великой Победы.

Настроение было такое, что я начал объяснять Тесле, как вообще должен ныне вести себя советский солдат-гуманист, который опрокинул все многолетние усилия самой изощренной антисоветской пропаганды всего капиталистического мира. Чего только о нас не говорили! Какие сказки не рассказывали! И все это сразу рухнуло как карточный домик. Мир восхищался советским солдатом.

— Товарищ капитан, — сказал Тесля, — я все поняв, шо вы сказали, и думается мне, что нехай он пьет сам то, что он себе налил. Давайте сами выпьем нашу горилку! Грих не выпить. Потому как мы будем пить за нашу Победу. А потом посмотрим. Согласны?

— Согласен. Только давай я тебе долью. Пусть у тебя будет полный стакан, русский солдат.

Я долил ему из фляги водки. Он на меня смотрел непонимающе. Такого он от меня не ожидал. Изумленный немец не сводил с нас глаз и крутил седой головой. То, что офицер наливал солдату и что стакан был полон, его удивляло.

— Пусть удивляется! Сегодня можно. Пей.

Тесля выпил. Крякнул. Понюхал хлеб, отщипнул кусочек, обмакнув его в соль, бросил в рот.

Так мы и остались с Теслей на квартире у герра Мюккенберга. Весь верхний этаж особняка был предоставлен в наше распоряжение. Хозяевам вполне было достаточно места в комнатах на первом этаже. Кроме того, было еще полуподвальное помещение, правда, с решетками, но там тоже были жилые комнаты, прачечная и другие подсобные помещения.

Хозяева вели себя тихо, предупредительно. Они жаловались на то, что нечего есть и нечем нас угостить, но мы от них ничего не требовали.

Осуждения Гитлера и фашизма мы от них не слышали, если не считать причитаний при нашем первом появлении: Гитлер капут… Это нас несколько настораживало, хотя относили мы это за счет языкового барьера.

Скоро случай помог нам разобраться кое в чем.

Как-то под вечер пришел к нам мужчина средних лет, довольно хорошо говоривший по-русски.

— Я поляк, — представился он. — Почти три года работал у этого немца. Со мною работали еще две русские пани. Жили мы в подвале. На ночь нас запирали на замок. Решетки там поставили крепкие, как только нас привезли из лагеря. Работали мы день и ночь в парниках. Выращивали рассаду, цветы и овощи. Особенно доставалось пани. Они с утра до вечера не разгибали спины. А хозяева получали деньги за поставляемые в магазин цветы и овощи. Я развозил все это по магазинам на тележке… Позвольте, пан офицер, мне одеться у хозяина. Он миллионер. Нажил все на нас. За три года я заработал себе костюм, пальто и шляпу, пан офицер? Завтра уезжаю домой… — просил поляк.

Он был тощий, высокий, в старом замусоленном костюме, который болтался на нем, как на палке.

— Одевайся, только разъясни сам хозяину, почему ты это делаешь.

— Добре, пан офицер.

Через полчаса поляк вернулся в новом костюме, белой рубашке, при галстуке. На руках у него был серый макинтош.

— Дзеньку́ю, пан офицер.

— Возражений не было?

— Нет. Я ему все пояснил: пришел за зарплатой. Сразу за три года. Какие же могут быть возражения! Герр очень понятливый, хотя ему и не хотелось отдавать. По нему было видно. Но у него хватит. Я ему сказал, что если придут пани, то чтобы одел с ног до головы. Обещал…

Прощаясь, поляк сказал, чтобы мы были осторожней, так как хозяин лютый фашист. Я усадил его и попросил рассказать, что он имеет в виду.

— Фашист, пан офицер, не давал нам ни минуты отдыха. Издевался… Старший его сын — офицер. Под Орлом в 1943 году ему ногу оторвало. Вернулся из госпиталя на протезе, но все хорохорился, к пани приставал. Средний — солдат. Появился дома в конце апреля, скрывался у кого-то в городе. А вот младший — в гитлерюгенде был, в Берлине. Фашист из фашистов. Бил беспощадно пани, да и мне доставалось. Подойдет к пани — и ну кнутом, до крови. А вся семья с удовольствием наблюдала.

Двух сыновей мы видели, а о младшем ничего не знали. Я попросил поляка задержаться, послав за хозяином Теслю.

Теперь для нас кое-что прояснилось — мы узнали, у кого остановились. Я поблагодарил поляка за то, что он раскрыл глаза на всю семью. К моему удивлению, пришел хозяин в сопровождении хозяйки.

— Где младший сын? — спросил я строго.

Поляк перевел мой вопрос. Тесля стоял наготове с автоматом.

Вместо ответа немцы упали передо мной на колени. Хозяйка что-то запричитала. Сжав губы, молчал хозяин.

— Повторите вопрос.

Поляк снова перевел и что-то еще добавил от себя. Хозяин неохотно отвечал ему.

— Сейчас приведет. Сидит на чердаке.

— Оружие есть?

Поляк строго спросил и, выслушав ответ, сказал:

— Говорит, что есть.