Бои местного значения

Еще — он не сказал и ей о совершенно авантюрном, невероятном для любого здравомыслящего субъекта, но при здравом размышлении вполне осуществимом плане.

Но заодно Шестаков понимал — реализовать возникший замысел возможно только в том качестве, что проявилось у него всего лишь вчера. Лишь бы эти неожиданные черты личности в нем сохранились, а не исчезли так же внезапно, как пришли, сменившись жестокой депрессией и вытекающей из нее потерей упругой и жесткой воли.

Темнело в конце января в этих широтах и вообще-то рано, а уж под покровом низких, цепляющихся за верхушки деревьев туч и плотно заполнившего пространство между землей и тучами, горизонтально летящего снега серые сумерки стали сгущаться вскоре после полудня.

Они втроем сидели в рабочем кабинете Власьева перед полуоткрытой дверцей голландки, а ребята в соседней комнате увлеченно листали толстые книги. Старший — «Землю и людей» Элизы Реклю, а младший — Брема с цветными литографическими картинками.

— Я уже говорил, что за годы своего уединенного житья продумал все возможные варианты будущей судьбы. Вы даже не представляете, как хорошо думается в одиночестве, которое длится второй десяток лет подряд. Мне даже как-то неприятно сознавать, что оно, похоже, закончилось. Ожидание вообще лучше исполнения желаний, вы замечали?

Шестаков заметил другое: Власьев был все-таки слишком, утомительно разговорчив.

Что, впрочем, неудивительно. По причине того же уединения. Нарком мог представить, как, бродя по лесу или занимаясь научными изысканиями, старый приятель разговаривает вслух сам с собой.

— И я не сомневался отчего-то, что подобный день когда-нибудь придет. Вот он и пришел. Я ведь непрерывно изобретал, нет, точнее — строил планы грядущей войны с Советской властью. До деталей продумывая собственное поведение, самые невероятные повороты судьбы и политические коллизии… Нет-нет, не думайте, что я повредился в уме. Я не пикейный жилет и не… Я скорее уподобился отставному полководцу, который переигрывает в уме минувшие кампании и пытается подготовиться к грядущим. В надежде, что его, как Суворова, вдруг вызовут из Тульчина. А ему, заметьте, тогда было уже шестьдесят восемь лет, на двадцать больше, чем мне сейчас…

— Значит, ваш Сен-Готард еще впереди, — усмехнулся Шестаков.

— На что и надеюсь, — без тени иронии ответил Власьев. — Остается реализовать один из подходящих сценариев. У вас какие документы при себе имеются?

— Как какие? Все положенные нормальному советскому человеку. Дома ничего не оставили. Паспорта, профсоюзные книжки, у меня еще партбилет, удостоверения наркома, члена ЦК, депутата Верховного Совета, орденские книжки… — ответил Шестаков.

— Можете бросить их прямо сюда, — указал Власьев на бьющееся за чугунной створкой алое пламя. — Только вы, Григорий. Зоя может свои оставить…

— Тем более что паспорт у меня на девичью фамилию, я ее не меняла… — сказала жена.

— Очень хорошо. Как фамилия-то, если не секрет?

— Какой секрет? Пашкова… — Зоя, похоже, слегка даже обиделась. Нашелся человек, который ее не знает. Ее, чьи фотооткрытки продаются в любом киоске.

Власьев прикрыл глаза, задумался о чем-то, шевеля губами.

— Неплохо. Даже вполне удачно. Я, видите ли, на эту тему тоже размышлял. А поскольку и химией достаточно занимался с времен военной службы — минеры все химики, как вам известно, — то безукоризненный способ спецчернила из документов вытравлять изыскал. Не целиком, чтобы в глаза не бросалось, а местами. Из вашей фамилии, например, без всяких усилий можно несколько сделать. Непохожих и вполне благозвучных. Вот, например: Танукович. Или — Гвацикадзе.

У нескольких букв одни штришки убрать, другие подрисовать — и все. Вы, Григорий Петрович, инженер, черчение изучали, вам труда не составит аккуратненько дорисовать в смытых местах, а остальное я на себя беру…

Шестаков прикинул — да, из выписанной щеголеватым писарским почерком фамилии жены те, что назвал Власьев, сделать можно вполне. И еще кое-какие.

Это ему понравилось. Авантюра начинала приобретать черты реальности.

— А мой паспорт почему не годится?

— По ряду причин. Первая — фамилия для переделки менее удачная. Второе — уж на вас-то установка будет дана в полной мере. Искать будут не только по фамилии, но и по номерам документов, и еще по каким-то тонкостям, мне неизвестным. Уверен, что, вводя паспортную систему, большевики все предусмотрели. Для членов правительства и надежных партийцев — одни номера и серии, для простых обывателей — другие, для классово чуждых, лишенцев и освобожденных из тюрем — третьи…

Возможно, и еще какие-то фокусы имеются. Зачем же лишний раз рисковать? Вот чекистские удостоверения мы время от времени использовать можем, но отнюдь не систематически. А пока попробуем мою методику…

Шестаков с интересом наблюдал за манипуляциями своего командира.