Бои местного значения

В принципе известно, что у них там находится под платьем и прочим, но мысль увидеть наяву обнаженной именно ее — волнует.

Неужели недавние события так на него повлияли? Крыша поехала? Странное выражение. Но понятное. Означает повреждение рассудка. На почве убийства? Шизофрения, то есть расщепление личности?

Забавно. Впрочем, именно в данный момент не так уж плохо. С женой до вчерашней ночи они не спали, наверное, больше месяца, не до того было, а вот сейчас…

Нет, в самом деле, только вообразить, что он имеет законное право уложить эту пикантную даму в постель и делать с ней все, что взбредет в голову, — уже приятно, а если еще и осуществить это?

Одновременно, рассматривая Зою, Шестаков начал понимать, что красивая она — в других координатах.

В нынешнем мире она красивой считаться не должна. Не зря же ее, невзирая на успех в театре, очень неохотно приглашают сниматься в кино. И не на первые роли. Зачем и кому она там нужна?

Совершенно нестандартное лицо. Чуждое лицо, как принято выражаться. Разве может она сравниться с красавицами советской эпохи? С Орловой, Серовой, Ладыниной, Марецкой? Вот те — безусловно народные красавицы. Приятный тонкий голосок, губки бантиком, курбастенькие фигуры без намеков на разные там груди и бедра.

А эта?..

«Вы нам еще Марлену Дитрих предложите в качестве пролетарского идеала», — сказал однажды товарищ Большаков.

А что? И правильно! Чтобы всякое быдло слюни пускало, на мою жену глядя? Пусть и вправду лучше в театре играет, туда более понимающие люди ходят.

Зоя уловила его взгляд, загадочно улыбнулась, чуть повела плечами. С намеком, что тоже помнит вчерашнее и не против повторить.

Поужинали довольно сдержанно, ограничились одной бутылкой настойки на лесных травах, а потом Шестаков сказал, что пора и отдохнуть. От души. Слишком он устал, не только вчера, а вообще.

Власьев согласно кивнул головой и указал на дверь во вторую половину дома.

Сегодня Зоя приготовила супружескую постель не в кабинете, а в еще одной, совсем небольшой, уютной комнатке.

Шестаков заодно смог осмотреть власьевскую обитель в подробностях.

…Дом на самом деле устроен был своеобразно. Возведенный еще в конце прошлого века, неизвестно кем и с непонятной целью, возможно, действительно как научная станция или охотничий домик петербургского или тверского богатея, он в плане представлял подобие несимметричной буквы П, и если фасадная часть внутри выглядела натуральной деревенской избой, пусть и просторной, с высоким потолком, то левая «ножка» — вполне городской квартирой, с обшитыми стругаными досками или оклеенными обоями стенами, выкрашенными белой эмалью дверьми, украшенными фигурными бронзовыми ручками, с кафельными, как уже было сказано, голландками по углам комнат и всем прочим антуражем.

Тоже своеобразный вариант доктора Джекила и мистера Хайда. В присутствии посторонних и днем Власьев обретался в деревенской половине и держался, и ощущал себя соответственно, прочее же время проводил цивилизованно. Шестаков не удивился бы, узнав, что, переходя на «чистую половину», егерь переодевается если и не во фрачную пару, так хотя бы в отглаженные брюки и вельветовую куртку с бранденбурами. Многое на такую возможность намекало.

На вопрос Шестакова, откуда взялось в кабинете роскошное, подлинно венецианское трюмо, Власьев сообщил, что всю эту обстановку он еще в двадцатые годы скупил или выменял на «дары природы» у окрестных крестьян, ленящихся самостоятельно охотиться на кабанов и оленей. Но зато поживившихся в Осташкове и помещичьих усадьбах во времена гражданской смуты совершенно ненужной им «господской» мебелью.

— Не поверите — трюмо обнаружилось в коровнике одного комбедовца. Привезти сумел, а в избу не вошло. Дверь низковата. Так и стояло в углу за кучей навоза…

Но ведь заметьте — совершенно целое, а сколько ему пережить довелось? Цена в старых деньгах — тысячи две или три, мне же обошлось в два кабаньих окорока. Правда, время было голодное. То же самое и рояль.

Совершеннейший придурок на телеге привез, посреди двора поставил и начал соображать, каким образом из него струны извлечь и на какой предмет их использовать. Хорошо, я по случаю рядом оказался. Здесь вообще банкой пороха расплатился, мотком лески и двумя дюжинами рыболовных крючков…

— Да это ведь как еще посмотреть, — раздумчиво ответил Шестаков. — Отчего не допустить, что тот ваш порох и крючки ему впоследствии жизнь спасли, а рояль и так и так был без всякой надобности. Если б он играть умел, тогда конечно — поставь его на телегу и зарабатывай тапером на деревенских свадьбах…

На том и разошлись, Шестаков в постель к жене, а Власьев заниматься какими-то своими, непонятными городскому человеку делами.

Время было, по московским меркам, совершенно детское. Восьмой час. Но давно стояла на улице глухая тьма, к радости Шестакова, вновь усилился буран, гудя и свирепствуя так, что сложенный из громадных бревен дом начал подрагивать на своем основании, по стеклам хлестало не горстями уже, а целыми охапками снега.