Бои местного значения

Все та же приятная тишина царила в комнатах, так же падали на паркет лучи солнца сквозь щели в задернутых по случаю августовской жары портьерах.

Только, если быть уж очень внимательным, исчезли хозяйские чемоданы из прихожей. Это, очевидно, и было для Валентина самым главным.

Он уселся в глубокое кожаное кресло в гостиной, напротив прекрасного кабинетного рояля, без которого немыслим был до революции более-менее приличный дом, вытянул ноги в надраенных уличным чистильщиком до синих искр сапогах, уже слегка подернутых летней пылью, закурил взятую из коробки на столе профессорскую папиросу.

«Нет, — подумал он, и далеко уже не в первый раз, — жить и в эсэсэсэрии можно, если знаешь — как. Люди — они умеют устроить для себя индивидуальный комфорт в самых нечеловеческих обстоятельствах». И даже ему самому не совсем понятно было, гордится ли товарищ Лихарев своей принадлежностью к человеческому роду или дает беспристрастную оценку тем, среди кого вынужден работать.

Потом он свернул «шар» и спрятал его в резной и громадный, как Кельнский собор, платяной шкаф. Вышел в прихожую, извлек из кармана портсигар, надавил кнопку замка… Доля секунды, а может, и меньше, и теперь уже вся обстановка квартиры пропала, лишь чемоданы сиротливо стояли на сверкающем, без единой пылинки полу.

Даже пыль осталась там, в ином пространстве. Аппаратура работала пусть немного формально, но четко.

Валентин удовлетворенно кивнул, вновь щелкнул густо-синей, наверняка — сапфировой кнопкой портсигара и вышел на лестницу, переместившись из параллельной реальности в исходную, отличающуюся всего на один квант времени и на одно-единственное значащее событие.

Хозяин же, вернувшись домой, с глубочайшим изумлением увидел, что его квартира совершенно, абсолютно пуста. Если не считать стоящих посреди прихожей чемоданов. Четырех собранных лично и еще двух — неизвестно кем. Но больше — ничего. Ни мебели, ни ковров, ни библиотеки в десять тысяч томов. Даже штор на дверях и окнах, посуды на кухне, мыла в ванной комнате — и того не было.

Немыслимо! Невероятно!

Однако и ограблением посчитать случившееся было невозможно. Как раз все наиболее ценные и портативные вещи, включая палисандровый ларец с бриллиантами жены, коллекцию золотых часов с дарственными надписями, фамильное серебро с монограммами, заблаговременно уложенные в кофр, остались на месте. И не слишком ценные в рыночном смысле, но важные для фамильной памяти — тоже!

Нормальные воры взяли бы как раз чемоданы. А прочее имущество — его же на пяти грузовиках нужно было вывозить.

Профессор, естественно, немедленно помчался на извозчике в ГПУ — благо недалеко, поднял там ужасный скандал, метнулся в ЦК, в МГК — у него везде были друзья и покровители (иначе черта с два он получил бы загранпаспорта на всю семью в такое время).

Ну и что? Конечно, прислали бригаду следователей, те опрашивали соседей, снимали отпечатки пальцев. Но как невозможно было представить, чтобы за четыре часа, пока отсутствовали дома профессор и его домочадцы, кто-то вывез пять комнат обстановки (как? на чем? и без шума? А сколько шума способны произвести грузчики и ломовики, таскающие по лестницам тяжеленные шкафы, столы и диваны, каждый знает), так и доказать обратное — ничего не украдено, и вам это только померещилось, товарищ профессор, — тоже оказалось невозможным, поэтому стороны постепенно пришли к консенсусу.

Из специальных фондов потерпевшему выплатили недурную компенсацию, заручившись словом джентльмена, что он об этом на Западе трепаться не станет, а если станет, то способы прекратить провокационную болтовню имеются в изобилии. Во избежание дальнейших недоразумений чекисты проводили профессора с семьей на вокзал казенным транспортом, снабдили бумажкой, гарантирующей от таможенного досмотра в Негорелом, и дружно постарались забыть о случившемся. Словно о стыдной неловкости, приключившейся с уважаемым человеком в приличном обществе.

А на другой или третий день странную квартиру заселили двумя дюжинами жильцов. По нормальному советскому стандарту — комната на семью. А сколько вас там, как вы обойдетесь одним унитазом и одной ванной на всех — ваши проблемы. В Центральные бани вон ходите, в ванне же огурцы хорошо солить. И никому не обидно.

Однако и Лихарев устроился жить в ней же, не испытывая ни малейшего неудобства от такого малоприятного, по любым меркам, соседства. Он просто жил чуть-чуть впереди своих соседей.

Совершенно так, как пассажир мягкого купе тронувшегося от станции поезда.

Пусть еще три человека имели билеты на остальные места, но они подбежали к перрону чуть позже прощального гудка и увидели лишь красный фонарь последнего вагона.

И все! Если угодно — садитесь в дрезину и догоняйте. По рельсам. Упретесь, если повезет, в буфера последнего вагона, но и не более. Ни слева, ни справа вы его не обгоните. Так и будете ехать до бесконечности след в след.

Не до бесконечности, конечно, а до первой остановки, только вот когда она будет — решать не вам!