Богинями мы были и остались

Мне нужно разобраться, нужно понять. Но понимание — это всего лишь привычка. Ты смиряешься с тем, что не можешь охватить разумом, и выдаешь это за приемлемое. Ко всему в жизни можно привыкнуть, а значит, все в жизни можно понять, разве не так? Однажды я проснусь, уже привыкнув к мысли о том, что у меня нет отца, которого я никогда не знала. Или это придет постепенно, исподволь. Понимание — всего лишь привыкание, должно пройти время, суета в метро и на улицах вновь закружит меня, чужие квартиры снова станут вызывать любопытство, быть может, и профессиональный интерес.

— Девушка, вам плохо? — услышала я вдруг рядом. Интеллигентного вида пассажир смотрел на меня участливо.

Я отрицательно покачала головой.

— Вы очень бледная!

— Это сейчас модно. — Я прислушалась к своей шутке и внимательнее посмотрела на жалостливого дядьку. Он улыбнулся, стало быть, с юмором у меня пока все в порядке.

Я попробовала улыбнуться в ответ, чувствовала даже, как растягиваются губы, но точно знала — чего-то не хватает. Было ощущение нереальности происходящего, будто меня вынули из привычной среды и запихали в совершенно неподходящее для моей персоны место. Так, наверное, чувствует себя рыба, еще живая, но уже барахтающаяся в кухонной раковине.

Когда я вышла из маршрутки, снова зазвонил телефон.

— Марина, как там наши дела? — не считая нужным даже поздороваться, спросил Эдуард.

— Нормально, — как отрезала я и нажала отбой.

Не очень скоро, но все-таки я оказалась в собственном дворе. Несколько шагов — и дома, в теплой, одинокой постели. Мой взгляд вдруг упал на мужчину в знакомой уже форме.

— Скажите, пожалуйста, — очень ласково начала я, — а ваша работа связана как-то с телефонной линией?

— Че надо-то? — обернулся ко мне рабочий, тот самый бугай, который однажды чуть не убил меня своей огромной киркой.

— У меня что-то с телефоном, — произнесла я, по инерции опасливо отодвигаясь.

— Отключи пока, — буркнул мужик, — и никаких проблем.

— Не могу, — искренне вздохнула я, — у меня работа такая…

— А у меня такая… — Мужик взмахнул рукой, обводя весь двор и всем своим видом говоря о том, что его работа намного важнее моей и, что самое главное, намного труднее. Так что и нечего здесь строить из себя невесть что.

Я поняла и молча побрела дальше.

Плакала я долго, выматывая душу этими слезами, мечтая устать до изнеможения и уснуть прямо здесь, на кухне, куда прошла сразу, как оказалась дома. Больше всего на свете я сейчас боялась, что повернется ключ в замке и на пороге появится Егор. Я никого не хотела видеть.

Однако он пришел. И его лицо было таким же родным, как всегда, и я не могла вспомнить, почему хотела остаться одна. Было в этом что-то мазохистское, что-то похожее на смакование собственных бед. Я не хотела одиночества, но научилась гордиться им, поэтому, наверное, сейчас меня пугала встреча с любимым, как пугает нас любое покушение на независимость.

— Значит, ты выяснила, что он был твоим отцом, — медленно произнес Егор, — был твоим отцом, а вчера скончался, так?

Он говорил сухим, казенным тоном, и это помогло мне сосредоточиться.

— Что ты собираешься делать?

— Плакать, — улыбнулась я вопреки своему заявлению.

— Ну это само собой, — серьезно согласился Егорушка, — а потом?

— Попытаюсь заснуть.

— А потом?

— Ты что-то хочешь сказать? — догадалась я.

— Нет, я спрашиваю. Что ты намерена делать?

— Жить, вот что! — рассердилась я.

Егор улыбнулся. Господи, как я любила эту улыбку — чуть снисходительную, немного смущенную, ласковую, доверчивую, безграничную. Он всегда улыбался открыто, широко, всем лицом сразу. Веселились, щурясь, синие глаза, задорно сверкали зубы, чуть подрагивал от смеха подбородок, а губы, его губы просто танцевали, захлебывались от радости.

— Значит, жить, — продолжая дарить мне свою любимую мною улыбку, сказал Горька.

Мы обнялись и просидели так еще долго, пока оба не проголодались до колик в желудке. А потом, уже на ночь глядя, мы ели горячие, здоровенные пельмени, прямо из кастрюли, руками, облизываясь и хохоча.

Кажется, начиналось лето. Июнь пришел неожиданно — он всегда так. Другие месяцы плавно переходят один в другой, не обращая внимания на четкость календаря: тихнут метели, растворяются в солнце снега, и зеленая дымка плавно окутывает черную землю и остолбеневшие за зиму деревья. Июнь же всегда вдруг: за окном спелое яблоко солнца, готовое брызнуть розовым светом, невесть откуда крупные листья, взметнувшиеся к небу травы и ярая, сумасшедшая жара.

Хотелось к морю.

Вместо этого я парилась в метро, направляясь к очередному клиенту. В моей жизни ничего не меняется, несмотря на календарь. Как в декабре, как в апреле, так и сейчас: «Куплю. Продам. Обменяю». Длинный список имен и лиц, чемоданов и узлов. Кто-то продает, кого-то продают, а я кручусь среди всего этого и совершенно не чувствую времени.

Только жара заставила меня поверить, что уже июнь, и я обреченно вышла в эту жару из метро и налетела на Анжелу.

— Ой, Марина! Вы куда пропали? Мама меня просто достала, говорит, вы были самая лучшая. Мы замаялись с этими агентами! У вас новые джинсы? Классные!