Боги грядущего

Так и плясали все, заглушая вопли тлеющих заживо Пепла и Заряники, пока не начал рассеиваться сумрак. Короткая летняя ночь подходила к концу. На обугленные тела прислужников Науки садились комары. Белесые облака, похожие на скисшее молоко, залепили все небо, под их гнетом забурлило жаркое марево, расплавляя очертания жилищ и беснующихся людей. Выгоревшая трава поникла от зноя, неистово застрекотали кузнечики, приветствуя торжество Огня. Зольница, полуживая, шептала потрескавшимися губами: «Все тебе зачтется, мразь. Каждая слезинка моя потоком слез твоих отольется». На нее не обращали внимания: все ждали, когда Рычаговские бабы докопают яму.

А в верхнем становище охотники бродили меж затихших жилищ, переступали через трупы, умывали вспотевшие лица водой из покрасневших от крови луж. У главного раскопа догорал костер, погубивший тех, кто пытался укрыться в штольне. Часть мужиков, бренча найденными у чужаков амулетами, поплелась к своим жилищам.

Узрев два закопченых шеста с обугленными телами и изнуренных, отупевших от мучений Рычаговских баб, охотники изумились, озадаченно почесали затылки.

— Вы чего, бабы, учудили? — спросил самый бойкий из них — Кострец, весь увешанный оберегами и костями; на предплечьях его тускло позвякивали связки бронзовых колечек, прицепленные к двум тонким русым косицам.

Рдяница выступила вперед, торжествующе подняла руки.

— Великий день, Кострец! Великий день!

Тот почесал волосатую грудь, постукал амулетами.

— Ты что натворила, женщина?

Сумрачно оглядев общину, он заметил среди Рычаговских баб свою зазнобу, которую взял зиму назад в помощь квелой жене — и дрогнул ртом, сдерживая ругательство.

Губы Рдяницы растянулись в усмешке.

— Обереги-то лучше скинь, Кострец. Помнишь, как Отец Огневик говорил? Суеверие и скверна. Суеверие и скверна! — она подняла палец, потрясая зольными космами. — Огонь вернулся к своим чадам! Ныне мы расстаемся со лжеверием и принимаем в свои сердца Того, Кто Единственный радеет о нас.

Багровое черепичное лицо ее пылало восторгом. Захваченная порывом, она принялась вдохновенно вещать об отступающем мраке, заклинала всех памятью предков, стращала потусторонними карами. Чувствовалось: люди верят ей. Верят свихнувшейся бабе, готовой живьем сжигать людей.

— Вот же разошлась, балаболка, — проговорил Кострец сквозь зубы. Ему хотелось поскорее запрячь сани, чтобы погрузить добро убитых Рычаговых. — Зачем баб собрала? Мало тебе смертей? Все не насытишься?

Она глянула на него, усмехнулась.

— А ты, я вижу, последний стыд потерял, Кострец. Совсем богоданную жену забросил, блудник несчастный. — Она сделала шаг вперед и рявкнула ему в лицо: — Огонь-то все видит!

Тот опешил на мгновение, но тут же взял себя в руки. Рявкнул в ответ:

— Зачем принудила яму копать, дура?

Рдяница взглянула на связку амулетов на его груди.

— Похоть свою тешить явился, крамольник? Льду угождаешь, нечестивец? Хуже Головни стал. Тот — открытый злодей, а ты — лицемер, похотливый беспутник. Да еще и подлый убийца. Огонь-то как завещал? «Да не отнимете вы жизнь у творений Моих»! Кровь-то с ножа давно ли отер, нечестивец? — Она посмотрела на замерших охотников. — Рычаговы вас очаровали, любострастников, а вы и рады греху отдаться. Того не видите, что через вас чужаки силу взяли. Сегодня ихних баб в жилища вводите, а завтра от предков отрекаться начнете, все Рычаговыми станете. Вот их цель! Вот к чему клонят! Хотите ли скинуть пелену с глаз, освободиться от проклятого морока? Вернитесь к своим женам, вспомните о своих детях, а Рычаговских шаболдаек прокляните во веки веков!

Кострец ухмыльнулся криво, бросил исподтишка взгляд на законную жену, что стояла среди родичей, прижав от восторга руки к груди. Процедил:

— Ну, разошлась, вещунья…

А жена его, рано поседевшая, с болезненно бледным лицом, вдруг подхватила слова Рдяницы:

— Правду молвишь, милая! Супругу-то совсем забросил, куска мяса не допросишься, а перед этой дрянью расстилается, будто она теперь — хозяйка здесь. Уже воли в своем жилище нет…

Кострец совсем смутился. Чувствовалось — сознавал свою вину. Но немедленно, обозлившись на себя, перешел в нападение:

— Кабы не была ты как мороженая рыба, разве ж променял бы я тебя? Сама виновата…

Рдяница ликующе расхохоталась.

— Признаешь, значит, свой грех? Вот и славно. А ну, мужики, примотайте его рядом с теми тремя. Как раз и жердина свободна. — Мужики замялись, ошарашенные, и тогда Рдяница грозно добавила: — Или рядом с ними встать хотите? У каждого ведь рыло в пуху. Кого назвать?

И мужики, испугавшись, кинулись на Костреца. А тот заорал, отбиваясь:

— Сами себя губите, уроды! Да провалитесь вы все ко Льду.

Его примотали сыромятными ремнями возле почернелого тела Пепла, обмазали грязью и навозом. К ногам швырнули сорванные обереги — медвежьи когти, волчьи зубы, костяные и железные фигурки лошадей с нефритовыми глазами, кругляшки, льдинки, камешки…

Рдяница назидательно произнесла:

— Огонь-то как завещал? Чтоб у каждого была одна жена, и у каждой — один муж. А он в блуде жил — так пускай пострадает, паскудник.