Боги грядущего

Отсюда, из низины, становище представлялось скопищем прыгающих огоньков и скачущих теней — точно общинники справляли праздник, бегая с факелами и горланя хвалу Господу. Спрятавшись в сосновой роще, протянувшейся вдоль речного берега, в бессильной ярости всматривался Сполох в происходящее наверху. Всматривался и размышлял про себя — отсидеться или бежать дальше, спасаясь от внезапно выплеснувшегося, как убежавшее молоко, гнева родичей. Назад соваться он и не думал — там смерть. Стоял, обхватив шершавый неровный ствол сосны, чувствовал под щекой уколы загрубелой твердой коры, грыз ноготь на правой руке, а в левой, бессильно свисавшей, покачивался длинный, с зазубринами нож.

— Что же это? Что же это? — оторопело твердила сидевшая позади подруга.

Ее трясло, нос пропитался запахом паленой шкуры, исколотые мелкими камушками ступни гудели от дикого бега.

Каким чудом они избегли гибели? Как не сгинули в этой свистопляске? Вся община восстала против них, все до единого — мужики и бабы, дети и подростки — каждый жаждал их крови. Но Сполох шел напролом, расшвыривая всех, как взбешенный олень, и размахивал ножом, с которого летели капли крови. А над головой гремел ликующий кровожадный вой и носились полузабытые проклятья: «Да сметет вас Огонь с лица земли!».

— Теперь из верхнего стойбища орут, — сообщил Сполох, не оборачиваясь. — Видно, до твоих родичей добрались, земля мне в уши.

Знойника вдруг вскочила, бросилась прочь из рощи. Сполох успел ее перехватить, прижал к себе, отбросив нож.

— Ты что? Ты куда? Ошалела, земля тебе в очи?

— Там сестра! В жилище… Она же сгорит…

— Ты-то чем ей поможешь, прыткая? Там — смерть, там — гибель.

— Смерть? — она билась в его объятиях. — Гибель? Это ты виноват! Ты ее бросил. Ты! Ты!

Он терпеливо сносил ее удары, не отводя лица. Наконец, она притихла и беспомощно зарыдала.

Сполох погладил ее по голове, поцеловал в макушку.

— Мы спасемся. Верь мне. Все будет хорошо. Зубами буду землю грызть, но выберусь отсюда. И тебя вытащу.

Он крепко прижал ее, почувствовав прикосновение маленьких твердых грудей. Она была в одной набедренной повязке.

Сполох немного постоял, затем отпустил ее, стянул через голову нательник.

— На, одень, пока кровососы не сожрали.

Та послушно напялила кожаную безрукавку, отошла и села на кочку возле корявой, с черными наростами, лиственницы.

Знойника была внучкой убитого Головней Отца из общины Рычаговых. Всю семью, кроме дальних родственников, истребил у нее беспощадный Артамоновский вождь, но Знойнику с малой сестрой пожалел, только отправил в хлев — вычищать паршу из коровьей шерсти. Работала она там, в моче и навозе, половину зимы, пока Сполох не упросил Головню передать ему девчонку — льстило сыну вождя-изгоя, что у него в жилище будет прислуживать девка из семьи Отца. Но напрасно он думал, что сможет безнаказанно изгаляться над ней: девка оказалась не промах, огрызалась, что твой брат-охотник, да еще стращала Сполоха колдовством Отцов. «Зачарую, — говорила, — себя узнавать перестанешь». До того дошло, что Сполох поставил у изголовья фигурку Науки, сделанную Косторезом — защищать от порчи. Со страху обвешался оберегами, без заклятья не притрагивался к еде — вдруг заговорена? Думал отослать ведьму обратно в хлев, да испугался — засмеют. Скажут, не сумел обуздать девку.

А однажды, вернувшись раньше обычного с охоты, увидел, как Знойника тихо плачет в жилище. Спрятавшись за скошенной трубой очага, она лила слезы и вытирала глаза рукавом испятнанного коровьей слюной нательника. Сполох замялся, неловко сжимая в руке копье — не знал, как поступить. Знойника же, услыхав шум, подняла на него распухшие глазищи и шмыгнула мимо, выбежав из жилища. Сполох только рот раскрыл — вот тебе и стервоза! Тем же вечером, глядя, как она расставляет перед ним блюда с рыбной толчанкой и мясной похлебкой, спросил:

— Чего ревела-то? Обижает кто?

Она глянула на него исподлобья, замотала головой.

— Ты скажи, я разберусь, — сказал Сполох.

Она опять помотала головой, отошла к мешку с молоком. Сполох помолчал, ковыряя в зубах, буркнул, тоже опуская взор:

— Что ж, плохо тебе здесь?

— Небось не хорошо.

Он вздохнул.

— Ну… ладно. Чего уж там. Былого не вернешь… А жить-то сейчас надо. Или не согласна?

— Согласна… — Она размотала мягкую горловину мешка, принялась наливать молоко в коричневую с рыжими подпалинами кружку. Вид у нее был сердитый. Досадовала, что хозяин застал ее в слезах.

— Ну вот и хорошо.