Боги грядущего

Она метнулась к нартам, вышвырнула на снег часть поклажи, достала тяжелую книгу в железной обложке и принялась читать скороговоркой:

— Движение так называемых Отцов представляет собой одно из наиболее оригинальных явлений нашего времени. Являясь поначалу делом нескольких фанатиков, оно приобрело ныне такой размах, что стало существенным фактором современной эпохи. Наиболее проницательные исследователи уже обратили внимание на этот феномен общественной жизни и призвали вплотную заняться изучением его идеологии и социальной базы…

Головня молчал, потрясенный. О Великий Лед, что же это? Он слышал глас, но чей то был глас? Огня или безвестной Науки? Слова сыпались на него, прекрасные и непостижимые, и загонщик наслаждался ими, полный восторга перед неведомой силой, что вела его по жизни. Если это и было заклятье, то очень странное: вместо ужаса оно пробуждало счастье, вместо боли вызывало прилив сил.

Там было много необычных, никогда не слышанных им слов: кризис, мировоззрение, идеология, структура… Он внимал им, не смея шелохнуться. А из глубин памяти выплывал голос бабки Варенихи, повторявшей как одержимая: «Диагностика, диагностика, диагностика, прогноз». Теперь-то он понимал, что именно так искусило ошалевшую повитуху. Теперь-то ясно видел, чем соблазнил ее ловкий плавильщик. Без сомнения, то был язык древних, священная речь, хранимая Отцами. Колдунья обрушила на Головню всю мощь древней магии, но магия оказалась бессильна перед избранником Льда. Ведьма, кажется, и сама была поражена тщетностью своих усилий. Раздосадованная этим, она читала все громче, но лишь пугала собак, которые так и рвались из упряжки, оглашая тундру лаем. Головня не боялся их — он верил в свое предназначение.

Она же орала, щерясь и пуча маленькие глазки:

— Гуманистическая направленность идеологии Отцов находит свое наиболее яркое проявление в категорическом запрете на убийство. Запрет этот не допускает исключений и оказывает на своих носителей воздействие, аналогичное табу у народов Океании. Известны случаи, когда последователи Огненной религии, случайно убившие какое-либо животное, немедленно умирали от разрыва сердца. Любой, даже невольный, убийца немедленно отлучается Отцами от общины без права возвращения в нее. Еще худшим наказанием для огнепоклонника-убийцы служит осознание того факта, что он обречен на муки ада в обители Льда. Несомненно, такое резкое неприятие насильственной смерти является рефлекторным ответом, которое общество в лице своих наиболее экзальтированных представителей дало на чудовищную жестокость последней войны. Полный отказ от убийства является, пожалуй, главной отличительной чертой этих фанатиков, которая выделяет их из массы других сект, возникших на обломках старых религий…

И опять загонщик услышал это колдовское слово — убийство. Что означало оно? Колдунья выхаркивала его, словно хотела сразить Головню наповал, но загонщик оставался неуязвим к ее чарам, а если и дрожал, то лишь от холода. Он видел — ведьма приходила в неистовство, она впадала в раж, как Отец на обряде, и это немного пугало Головню. Хоть он и был уверен в защите Льда, ее вопли и страшные рожи сделали свое дело — загонщик оробел и начал подумывать о бегстве. Гнусные, трусливые мыслишки просачивались прямо из воздуха, нашептанные духами Огня — злейшими врагами Головни. Он понимал это, но все равно уступал им. Не мог не уступать — слишком жуткий образ приняла колдунья, слишком сурово звучали ее глаголы.

А она вдруг замолкла и уставилась на него, теряясь меж страхом и яростью. Что-то в ней будто переломилось, и ненависть в глазах сменилась изумлением. Длилось это всего мгновение, а потом чародейка метнулась к нартам, сдернула кривую палку с поперечины, выхватила тростинку из чехла и, прижав ее острым концом к середине дуги, уперла другой конец в жилу.

— Мало тебе одной жертвы? — проворчала она, кривя губами. — Еще хочешь, ненасытный? Не нажрался? На, подавись! Лопай, проклятый!

Она подняла палку, натягивая жилу. Костяной наконечник выцелил грудь загонщика, перышки затрепетали на ветру.

— Еще жертву хочешь, Отец Ледовик?

Пронзенная плоть, и смерть, и кровь, и убийство — все смешалось в голове, переплелось, размазалось в общую массу, за которой чернел, тускло отливая, наконечник оперенной тростинки и искаженное недоброй радостью лицо — остроносое, голокожее, бледное. «Спаси и сохрани», — пролепетал загонщик. А ведьма резко повернулась и отпустила натянутую жилу. Тростинка, тихонько запев, воткнулась в шею одного из оленей. Зверь вздрогнул, кинулся прочь, сраженный болью, но вскоре остановился и упал в снег.

— Мало тебе? — выкрикнула она. — Еще хочешь? Еще?

И колдунья снова вложила тростинку в жилу и снова пустила ее в полет, сразив еще одного оленя.

Головня не выдержал — рухнул на колени и закрыл лицо ладонями. Это был сон, жуткий сон…

Ведьма что-то верещала, хохоча, а жила пронзительно пела, неся быструю гибель тем, кто не угодил ошалевшей бабе.