Читаем Боги грядущего полностью

Полные трепета, общинники чувствовали, будто оказались в Ледовом узилище. Со всех сторон их обступал сумрак, и лишь за спиной Отца разливалось желтое сияние, делавшее старика похожим на ожившего истукана. Слова, чарующие своей непонятностью, ласкали человеческий слух. Что такое «чертоги»? Как выглядит «час»? Никто не знал этого и еще сильнее благоговел перед Отцом, который — единственный — был посвящен в эту мудрость.

Но вот Отец замолчал, останки Большого-И-Старого догорели, и люди начали расходиться. Мимо Головни, что-то обсуждая с Искрометом, прошел вождь. Он шагал, сгорбившись, сжимая и разжимая кулаки. Искромет зачем-то остановился, уставился на груду обгорелых костей, делая вид, что не замечает навязчивого внимания со стороны Золовиковских дочек. Те искательно заглядывали ему в глаза, призывно хихикали, шутливо толкали — бесполезно. Искромет не двигался. Потом увидел Головню и кивнул ему.

— Загляни сегодня вечером ко мне. Есть дело.

И, не дожидаясь ответа, ушел, а Головня так и остался стоять с разинутым ртом, не веря в услышанное. Плавильщик приглашал его к себе в жилище! Немыслимо! С чего вдруг? Неужто прознал про разговор с Отцом Огневиком? Да нет, откуда! Разве только подслушал кто-нибудь. А может, Огнеглазка донесла, узнав от матери. Эх, лишь бы не было заклятья.

В черном крошеве жаркого мрака — лица: желтые, как старая кость, плоские, как медвежья лопатка. Над лицами червиво болтаются корни — словно хвосты подземных тварей: дерни за них, и посыпется мерзкая визгливая гадость — склизкая и верткая. Хуже всего, когда забываешь об этом, и хвосты налипают на лицо, как паутина: человек вздрагивает, ожидая увидеть противно клацающие челюсти, но это — всего лишь корни, они бессильно колышутся, волнуемые дыханием, и человек переводит дух, облегченно шепча проклятье.

Никто не любит земляных жилищ — в них будто нечисть застряла. Темные, душные, смрадные, с запахом гнили. Заходишь — и словно ныряешь в омут ненависти: скукоженой, бессильной, кровоточащей. Под стать сегодняшнему дню, полному злобы и разочарования. Дню, когда Отец Огневик лишил загонщиков заслуженной добычи. Потому-то и решили они, ведомые вождем, собраться в жилище Искромета, подальше от чутких глаз Отца.

Пламя жмурилось и кривлялось, извергая тучи черного дыма, и дым этот, точно вода из свежей проруби, рвался вверх, к отверстию в крыше, расщеплялся по краям, обтекая корни-хвосты, и впитывался в холодную рыхлую почву.

— Землю мне в глаза, если он не сдурел.

Сполох хорохорился. Грубостью хотел скрыть растерянность. Бегал затравленным взором по промерзлым стенам, криво усмехался, а в глазах, коричневых как свежеобожженный горшок, плавало горькое удивление.

— К чему загоны, земля мне в уши, если Отец может так поступать?

Воистину, он был прав! Заносчивый и взбалмошный, в этот раз он был прав. К чему добывать зверя, если Отец все равно отдаст его Огню? Зачем страдать, если не видно избавления?

— Он унизил и растоптал нас, прах его побери, а с нами — и всех загонщиков.

Правда, святая правда!

Головня вспомнил, как давным-давно спросил у Пламяслава: отчего пролегла вражда меж Отцом и вождем?

Старик ответил: оттого, что Отец унизил вождя у всех на глазах. Было это давно, когда Сполох еще не умел держаться в седле и не получил взрослого имени. Однажды, желая потешить дите, вождь вырезал ему фигурку медведя, и сказал при этом: игрушка — твоя, никому не давай ее — потеряешь, новую не жди. Сполох так и поступил: ни с кем не делился, забавлялся сам, а остальные глядели и завидовали. Дошла о том весть до Отца Огневика. Страшно разгневался Отец. Вечером, на обряде, назвал вождя кощунником и святотатцем, нарушителем Огненных заповедей: где это видано, чтобы вещь принадлежала одному, а не многим? Прокляните того, кто скажет: это — мое, а то — твое. Втопчите отступника в грязь. Так сказал Отец, и вся община склонилась перед ним, негодуя на вождя. С тех пор вождь затаил злобу на Отца.

И вот они сидели в жилище плавильщика: Головня, Сполох, его отец, мачеха и Искромет. Стыло дышали земляные стены, колыхались в волнах тепла засохшие корни под потолком. Сполох цедил проклятья и скреб ногтями голую грудь. Вождь и Искромет молча хлебали моховой отвар. Плавильщик шепнул что-то на ухо вождю. Тот хмуро глянул на Головню исподлобья, спросил:

— Что не пьешь-то? Не по вкусу наше угощение?

Загонщик уронил взгляд на кружку, которую держал в ладонях. Неторопливо поднес ее к губам. Отвар был злой, вонючий, яростно обжигал глотку.

— Не по вкусу, — подтвердил вождь. — А все из-за старика. Если б не он… — Вождь побагровел, сжал кулак, потом сказал, успокаиваясь: — Я помню, как ты пошел со мной в мертвое место. Остальные струсили, а ты пошел.

— Тебя отличила судьба, Головня! — промолвил Искромет.

Перейти на страницу:

Похожие книги