Боги грядущего

Сполох оторопело воззрился на обугленные тела Пепла и Заряники. Человек не мог этого сделать. Наверняка, это сотворили темные демоны, прихвостни Льда, а может, и сам Собиратель душ. Вспоминались услышанные в детстве рассказы матери о чудовищах из воздуха, нападающих исподтишка, об огнеплювах, сжигающих своим дыханием еретиков, о кожесдирателях, живьем глотающих людей. Воспоминание было слабым, едва ощутимым, и оттого особенно жутким.

Голоса Рычаговых вывели его из оцепенения.

— Всех умертвили, всех! Что ж это за род такой? Что за люди в нем? Безжалостные, кровожадные медведи, а не люди. Сволочи, отверженные богом. Проклятые на веки вечные…

И тут же грянул другой голос, надтреснутый и злобный:

— Сами напросились. Неча было путаться с Артамоновыми, подстилки Ледовые. Мы там горбатились, а они тут с хозяевами развлекались, лахудры. Туда им и дорога.

Сполох подскочил к повисшей в путах мачехе, разрезал ремни, которыми она была связана, и начал тормошить, опустив ее на мокрую землю.

— Очнись! Жива? Жива?

Зольница не шевелилась. Привязанный рядом Кострец дергал плечами, хрипло орал:

— Меня-то, меня-то, Сполох! Вызволи, дай перегрызть глотку этой суке…

Сполох и не посмотрел на него. Воткнутый в землю нож тонул в лиловой мути.

Наконец, мачеха дрогнула веками, открыла глаза. Лицо ее распухло от укусов комарья и пылающего зноя, губы походили на растрескавшуюся глину. Она смотрела на Сполоха, морщась от бьющих в глаза струй, и не узнавала его. Он же, полный тревоги, говорил:

— Это я, Сполох. Сполох! Узнаешь меня? Я пришел за тобой. Пришел покарать мерзавцев. Ты слышишь меня?

Она не отвечала, лишь скользила блуждающим взором по его лицу. Тогда он поднял ее на руки и понес. И опять ему в спину раздался сиплый голос:

— А я-то, Сполох? Неужто оставишь помирать?

Помощник вождя обернулся, кивнул на копошащихся в яме Рычаговых.

— Их проси. Не меня.

И холодная черная завесь сомкнулась за его спиной.

Озверелые, измазанные землей и глиной с головы до ног, охотники вытаскивали из ямы тела Рычаговских баб. Хворост, потрясая руками, горестно завывал над ними:

— Нет больше сердца! Нет жалости. Убить и закопать — чтобы саму память развеять о подонках. Пусть души их стенают, голодные, в чертогах Льда, пусть могилы их зарастут пыреем, а потомки их не будут знать, какого они роду. Да проклянется самое имя их!

Ему вторил Кострец, извиваясь в своих узах:

— Отвяжите меня, вы! Дайте мне зарыть ее в землю. Клянусь Наукой и всеми духами — я брошу ее тело в реку, а жилище спалю, чтоб и запаха не осталось от сумасшедшей бабы!

Глаза его белели неистово и яро в прорезях багрового, залитого черной водой, лица.

Хворост, устав слушать его вопли, вытащил торчавший в коричневой жиже нож Сполоха и разрезал ремни, которыми был связан охотник.

— Пойдем, брат. Общая беда у нас с тобой.

Тот даже не стал отвечать — выхватил у него нож и устремился к жилищу Рдяницы, бурча проклятия под нос. Хворост посмотрел ему вслед и возгласил, повернувшись к своим:

— Пришло время возмездия, братья. Выметем всю нечисть из становища. Отомстим за наших!

И отомстили. Гребнем прошлись по становищу. Горько аукнулась Артамоновым их верность Огню. Предав Науку и склонившись перед старым Богом, они страшились теперь убивать, а потому дрались на кулаках и швыряли в свирепых молодчиков все, что попадалось под руку, не осмеливаясь пустить в ход ножи — до того запугала их Рдяница посмертными карами.

Рдяница же и пала первой — рухнула, обливаясь кровью, прямо на тело своего сына. Кострец не пощадил скорбевшую бабу: в ослеплении своем пренебрег даже законом родства. Вонзил длинный Сполохов нож ей в живот и прорычал плотоядно:

— Вот тебе, тварь, за страдание мое.

Девчонок ее, завизжавших точно раненые казарки, не тронул, хоть и подмывало вырубить всю поросль без остатка. Глянул на них, прижавшихся друг к другу, и будто холодной водой окатило. Вышел, покачиваясь, сел возле входа, воткнул нож рядом в размокшую, мягкую землю и уронил голову. Не было в нем никакого злорадства, только боль и стыд. А дождь бил по макушке, капал с русых косиц на висках, стекал по лицу, и непонятно уже было: то ли это дождь, то ли слезы, впервые за многие-многие зимы оросившие глаза бывалого загонщика.

Ничего этого Сполох не видел. Он сидел в разгромленном жилище вождя над обезпамятевшей мачехой и твердил заклинания против духов болезни. От горя и тревоги позабыл все наставления вождя и по старой памяти шептал молитвы Огню. А перед глазами неотвязно стоял образ сожженных Рдяницей людей и заляпанной грязью, почти утонувшей в коричневой луже Знойниковой сестры, лежавшей перед его сожженным жилищем. Девку, девку-то за что? Твари, изуверы, любой кары для них будет мало. Бить, бить без снисхождения.