Богдан Хмельницкий

Действительно, едва кончилась зима, как Богдан бросил новый клич к борьбе. «Принимаем во внимание, — писал он в универсале от 24 марта, — что ляхи лопрежнему причиняют нам обиды и уже немало войсковых молодцов безвинно замучили и погубили, и притом заставляют работать на себя не только в будни, но и в праздники, и трудно теперь нам забыть, что мы недавно были вольными, и привыкать работать на тех панов, над которыми мы сами пановали, мы находим, что пришла удобная пора вырваться нам из неволи, потому что ляхи сами не знают, что делают, и через свою безмерную наглость хотят сами себя сгубить, а нам живот даровать. Оповещаем, чтоб все, даже каждый посполитый человек, были готовы к войне и приготовили жизненные запасы до пасхи, а после пасхи будут разосланы мои универсалы, по получении которых надобно на другой день выступать на место, назначенное мною для обоза. Но никто не смеет двинуться без моего указания, чтоб не подать ляхам повода к нарушению мира с нашей стороны, чего они только и хотят».

Замечательное воззвание! Яркое, сильное, бьющее прямо в цель. Хмельницкий снова оказался «на челе событий»[152]. Воззвание это очень симптоматично и тем, что оно обращено ко всем посполитым, и не только во имя чисто национальных, например религиозных, принципов, а главным образом во имя экономических («заставляют работать на себя») и социальных («мы недавно были вольными и над теми панами сами пановали»). Универсал вновь привлек к Богдану народные сердца. Отдельные партизанские ручейки начали вливаться в широкое русло нового общенационального восстания.

***

Богдан сумел найти и «легальный» повод к войне: Белоцерковский договор не был утвержден польским сеймом, и Богдан имел все формальные основания объявить этот договор недействительным.

Первым следствием аннулирования Белоцерковского договора явилось открытое возобновление союза с Крымом. Проблема союзной помощи стояла попрежнему очень остро. Богдан сделал очередную попытку побудить, наконец, московское правительство вступить в войну, но Москва все еще выжидала, все еще не желала «нарушить спокойствие». Волей-неволей приходилось звать татар.

Адам Кисель, отлично разбиравшийся в украинских делах, писал в январе 1652 года королю Яну-Казимиру: «Как понял я из письма Хмельницкого… позаботится он о татарах: не по желанию вашей королевской милости, а по собственному замышлению привлечет и приведет их на дальнейшую пагубу отечества… Лишь бы только дал знать Хмельницкий, они наверное поспешат к нему, я не уверен даже, не кочуют ли они уже где-нибудь вблизи»[153].

Но прежде чем открыть военные действия против поляков, Богдан решил урегулировать один вопрос, представлявший для него как государственный, так и личный интерес. Уже давно дочь молдавского господаря Липула была просватана за Тимофея Хмельницкого. Липул явно не желал этого брака, всячески оттягивал его, а во время берестечской кампании открыто вредил козакам. Брак Тимофея с прекрасной Домной-Розандой способствовал бы, по мнению Богдана, подчинению Молдавии политическому влиянию козацкого гетмана; вместе с тем это был лестный брак для рода Хмельницких, которые породнились бы таким путем с подлинной знатью.

Видя, что проволочкам Липула не будет конца, Богдан велел передать ему:

«Сосватай, господарь, дщерь свою с сыном моим Тимофеем, и тоби добре буде, а не выдаси — изотру, изомну и останку твоего не останется и вихрем прах твой размечу по воздуси».

Липул кинулся за помощью к полякам. Ян-Казимир в это время намеревался воевать с Пруссией и хотел повременить с новой экспедицией против козаков. Тем не менее Калиновский с тридцатитысячной армией преградил дорогу в Молдавию, заняв позицию на берегу Буга, близ города Батога.

Узнав об этом, Хмельницкий осуществил сложную и тонкую комбинацию, ярко характеризующую его неиссякаемую энергию и глубину замыслов.

Военная помощь Польши Липулу давала Хмельницкому законный повод к войне. Но гетман, как всегда, хотел уменьшить риск. Поэтому он отправил против неприятеля Тимоша с козацким войском, усиленным 20 тысячами татар. Богдан сам разработал план атаки польского лагеря, но не пошел с войском, а остался позади[154]. Больше того, он послал Калиновскому письмо с упреками по поводу вмешательства в его дела с Липулом и с туманным предостережением, что Тимош идет не один и как бы он «по своей юности не вздумал искать первой удачи военного поприща».

Этим Богдан хотел обеспечить себе возможность в случае победы поляков установить свое алиби, показать, что он не только не затевал битву, но даже предварил «дружески» Калиновского.