Богдан Хмельницкий. Искушение

— Соли ему на кровянку треба посыпать — враз стрепенется, — со знанием дела буркнул кряжистый с виду казак.

— Да что твоя соль! Ему сала за шкуру надо залить, — орал рядом невысокого росточка казак, словно занимался этим каждый божий день.

— А давайте от него сабелькой кусочки отщипывать, — предложил еще какой-то знаток этого ремесла.

Мисловский не особо прислушивался к голосам советчиков, да и дальнейшая судьба лазутчика, который до недавнего времени был его помощником, «часовщика» больше не интересовала. Все его внимание было сосредоточено на мужчине, перед которым расступились казаки. Мисловский сразу понял, что рядом с ним стоит Хмельницкий. Рука сама собой потянулась за пазуху, где был спрятан нож. Одно движение — и его миссия будет выполнена. А там будь что будет…

Грозное рычание остановило его и заставило оглянуться. Он увидел грозного вида пса, порода которого была ему хорошо известна. Алабай принюхивался к толпе казаков, среди которых был и Мисловский. Сюда же спешил и тот, ради кого «часовщик» вызвался идти в разведку. Добродумов в рясе паломника и в сопровождении еще одного пса быстрым шагом пересекал площадь. Мисловский живо представил себе, что сделают с ним эти два пса, если он вытащит нож. Отступив в толпу на шаг, потом на два, он незаметно покинул площадь. На удаляющуюся фигуру казака никто не обратил внимания. Только два алабая долго втягивали ноздрями воздух, как будто находились на охоте и чувствовали запах хищника.

* * *

Добродумов уже несколько дней не мог встретиться с Богданом. Вернувшись из Чигирина, он увидел перед собой совершенно другого человека. Взгляд Хмельницкого стал цепким, движения — быстрыми, речь — отрывистой и более четкой. Он не говорил — он отдавал приказы. Просыпаясь с рассветом, гетман не жалел ни себя, ни своих подчиненных: проводил совещания с казацкими старшинами, встречался с торговцами, сам проверял качество пороха, руководил пристрелкой гармат, выслушивал доклады казаков-пластунов о передвижениях польских отрядов.

Сергеев знал такую особенность деятельных натур, не зря слушал лекции по практической психологии в школе бизнеса. Такие люди настолько увлекаются процессом подготовки к чему-то важному, что могут напрочь забыть о конечной цели этих приготовлений.

В который раз Илларион успокаивал себя тем, что его решение встретиться с Максимом Кривоносом было правильным. Когда Добродумов без раздумья ответил атаману, что нужно сделать с Геленой, Кривонос долго смотрел на него.

— А ты, хлопец, не такой простак, как многие думают. Только одного не пойму: тебе самому зачем это нужно?

Илларион долго рассказывал атаману о том, как он ненавидит ляхов и сколько крови они пролили на Украине; про Господа нашего, который плачет кровавыми слезами, видя, как уничтожается вера православная.

— Хватит, остынь малость, чай, не на проповеди, — перебил его Кривонос. — Правильно мы сделали, когда ввели закон не пускать этих чертей в юбках на Хортицу. И угораздило же нашего Хмеля связаться с этой нечистой силой, да еще в такое время.

Атаман с досады так ударил кулаком по столу, что перевернул кринку с водой, которая, упав на пол, разбилась на мелкие кусочки.

— Ладно, добрый человек, ступай себе с богом, ты свое дело сделал. Дальше мо-им хлопцам работенка будет. Пусть в Чигирин съездят, разомнутся маленько. А то засиделись, словно малые дети на печи.

Встав пораньше, чтобы застать Богдана на месте, Добродумов направился к центру Коша. По дороге он заметил казака, одна нога которого была прикована железной цепью к гармате. Внешний вид несчастного поразил уже ко всему привычного Иллариона. Шаровары и сорочка казака настолько износились, что расползались при малейшем движении. Кроме этого ветхого тряпья, на нем был только шнурок с медным крестом. Казак смотрел на Добродумова безразличным взглядом. Илларион знал, что так на Сечи наказывают за мелкие провинности перед побратимами, обычно за денежные долги.

— За что тебя так? — не удержался он от вопроса.

— За дело, тебе то что? Ступай своей дорогой, — слабым голосом, но с достоинством ответил тот.

— Так ты здесь уже больше недели сидишь. Скоро в поход — один останешься.

— Ничего. Ежели что, я догоню, — ответил казак и попытался плюнуть Добродумову под ноги, но попытка оказалась неудачной. Жажда настолько замучила его, что он еле ворочал языком.

Добродумов достал несколько монет из пояса:

— Давай я за тебя долг заплачу. Нам такие лыцари в походе нужны.

— Спрячь, божий человек, свои денежки. Никому я не должен. Василь Люлька чист перед Господом и братчиками, как роса небесная. Я себя сам приковал. Еще дня два-три выдюжить надо. Ничё, стерплю. Прощаюсь я… — казак замялся, но, увидев живой интерес в глазах паломника, продолжил: — Уж больно я горилку люблю. Как встречусь с ней, расстаться не могу. Сам говоришь: скоро в поход. А какой из меня вояка, ежели саблю пропил, пистоль пропил, сапоги пропил. Хорошо хоть коня у меня никогда не было, а то помер бы… Вот и приковал я себя к гармате, чтобы прощаться с оковытой было легче, будь она неладна…