Богдан Хмельницкий

На самом деле Половьян говорил неправду; в расчеты Хмельницкого никак не входило двигать всю свою армию против Иеремии. Кривонос, подобно многим другим предводителям загонов, действовал самостоятельно. Своей ложью Половьян надеялся побудить врага уступить Волынь повстанцам. Это ему удалось: ценой нечеловеческого напряжения воли он ввел в заблуждение даже такого проницательного врага, каким был князь Вишневецкий.

Все же предпринятая Иеремией кампания не осталась безрезультатной. Шляхтичи приободрились.

— Не помогай, боже, ни нам, ни врагам нашим, и ты увидишь, как мы их перерубим, бахвалились они.

На помощь шляхте пришло зарубежное дворянство. 800 французов, набранных польским полковником Христофлем Пржиемским, служившим когда-то во французской армии, прибыли для борьбы с «мятежниками».

Пламя восстания разгоралось все ярче. На Волыни им были сплошь охвачены громадные владения князей Корецкого и Браницкого. Опустошению подвергся Могилев. В Белоруссии Небаба овладел Пинском и вырезал там всех католиков. Однако литовский военачальник Волович выбил Небабу из Пинска и, в свою очередь, перерезал и пересажал на кол все русское население. В Западной Руси появились отряды карпатских крестьян, вовсе не связанных с козаками, но поднявшихся против панов при вести о восстании.

По всей стране бушевали пожары, потоками лилась кровь и раздавались стенания пытаемых. Но сквозь стоны и ружейную трескотню явственно пробивалось то, что один из современников выразил следующими словами:

— Вся Русь дышит злобою ко всему католическому и шляхетскому.

В ожесточенной, смертельной борьбе, с невероятным напряжением всех сил добывал себе украинский народ освобождение от панского ига и национальную независимость.

X. КОРМЧИЙ У РУЛЯ

Хмельницкому было хорошо известно, какие неистовства совершают и враги украинского народа и сам народ. Но потому ли, что он сам внутренне солидаризировался с яростным ожесточением народа, потому ли, что он непрочь был обессилить шляхту и дать ей такой урок, которого она долго не сможет забыть, потому ли, что он опасался, как бы обуздание экстремистов не привело к отходу от него хоть некоторых групп, а всякое ослабление было очень опасно в этой напряженной, беспощадной борьбе, — но он мало делал для того, чтобы сдержать наиболее необузданных.

Дальновидный политик, он твердо и уверенно проводил намеченную им линию. Он знал, что правительства соседних государств зорко наблюдают за ходом восстания, оберегают от «заразы» своих «хлопов» и не допустят потрясения основ в польском королевстве; его письма имели непосредственной целью успокоение этих правительств. Он знал и то, что среди панов нет единодушия и его грамоты помешают их объединению, усилят рознь и вражду. Вместе с тем он и в самом деле полагал еще, что народ должен вести борьбу только с магнатами; они, эти «королевята», являлись фактическими господами в стране, и в них видел Богдан все зло; что же касается короля, то он и не помышлял пока о свержении его власти: он стремился лишь добиться, чтобы она была возможно менее обременительной, но уничтожать ее вовсе не собирался.

С этой точки зрения истребление и разгром всего польского на Украине должны были беспокоить Хмельницкого: это был чересчур сильный удар сравнительно с теми целями, которые он в то время преследовал. Цели эти, в основном, сводились к уничтожению религиозной унии и восстановлению козацких вольностей: право владеть дедовскими участками, строить морские челны, проводить в старш'uну своих кандидатов и т. п. Но для этого вовсе не нужен был такой стихийный взрыв, какой разразился на Украине. Он мог только раздражить правительство Речи Посполитой, затруднить переговоры с ним.

По всем этим соображениям Богдан и прибег к исключительно сложной и тонкой тактике. Эту тактику далеко не всегда умели понять последующие историки и тем более не могли разобраться в ней его современники.

Динамика восстания увлекает его на запад, в глубь Польши, и побуждает к энергичным действиям. Он должен считаться с этим, чтобы не восстанавливать против себя массы, а также чтобы не дать рассыпаться его плохо спаянной огромной армии; если бы она оставалась в бездействий, в ней возобладали бы центробежные силы, отпочковались бы бесчисленные загоны — и армия как грозная сила перестала бы существовать. Но, с другой стороны, он не хочет использовать все имеющиеся в его распоряжении средства, всю огромную потенцию восставшего народа. Не хочет — потому что это не соответствует в данный момент его целям.

Однако даже та сила натиска, которую он считал целесообразной, должна была, как он понимал, столкнуться с упорным сопротивлением Польши; и вот Богдан начинает усыплять поляков, посылая им успокоительные письма, вступая с ними в миролюбивые переговоры, и в то же время пользуется их пассивностью для продолжения восстания. Это его тактика против поляков.